чем «северные варвары» покорят и остальную Европу[521]. Как показал С. А. Мезин, автор «Завещания» уловил многие тенденции русской политики и связал их с Петром I, руководствуясь выработанным в XVIII в. стереотипом: новая Россия - творение Петра I. Более всего в «документе» просматриваются внешнеполитические интересы Франции и Польши. Автор «Завещания» не был знатоком внешней политики Петра I, из-за чего в тексте имеется целый ряд ошибок[522].

Вступивший в должность министра внешних сношений в июле 1797 г. Ш.-М. Талейран к лету 1798 г. пришел к выводу, что Россия, с которой нет официальных дипломатических отношений, «на протяжении семи лет закрыта для наших взоров, нам недостает самых необходимых сведений о ее внутреннем положении, о мнении ее двора, об интригах»[523].

Талейран не собирался выжидать присоединения России ко Второй коалиции, дабы заявить о «разрушающей силе» России и начать выработку мер по противодействию этой силе на континенте. Россия привычно объявлялась одним из наиболее опасных, хотя и отдаленных географически противников революционной Франции. Талейран, как впрочем и многие его современники, был убежден в несовместимости республиканской формы правления во Франции с «абсурдным деспотизмом русских»[524]. Несмотря на предложение союза с Россией, автором которого выступил один из дипломатических агентов - некто Гютен, Талейран обличал русскую систему «цезарепапизма», унизительное ярмо восточного типа, запятнанное жестокостью и беззаконием, изображая царскую монархию как режим чрезвычайно опасный и сильно отличающийся от монархии в европейском стиле. В докладе 10 июля 1798 г. Директории Талейран, вероятно, использовал текст, положенный в основу «Завещания Петра», хотя и не придерживался плана этого апокрифа. «Среди дворцовых революций, что так часто следуют одна за другой в России, судьба империи, кажется, постоянно сводится к политической системе увеличения, датируемой временем правления Петра I, - отмечал министр, - многочисленные и подтверждающие [эту мысль] факты доказывают современные устремления русской империи»[525]. Одним из наиболее весомых доказательств был новый договор о торговле с Англией и совместные маневры русского и английского флотов. Талейран утверждал, что «между шведами и русскими всегда имеются семена гнева, который разделяют и правительства этих стран» (сравнить с п. 4 «Завещания»: «Поддерживать в Англии, Дании и Бранденбурге недоброжелательство к Швеции, вследствие чего эти державы будут сквозь пальцы смотреть на захваты, которые можно будет делать в этой стране, и на окончательное ее покорение»[526]). Министр сохранял уверенность, что, несмотря на Ясский мир, урегулировавший отношения между Россией и Оттоманской империей, «первая не отказалась от своих планов относительно второй», а русский царь надеется реализовать честолюбивый «греческий проект», чтобы в конечном итоге занять Константинополь. Эта мысль министра также совпадала с одним из положений «Завещания» (сравнить с п. 5[527]). Талейран предлагал план будущей войны с Россией: «В настоящий момент нельзя размышлять о том, чтобы направить против России усилия ее соседей. Польши более не существует. Швеция, когда мы восстановим в ней все наше прежнее влияние, не может быть приведена в действие одна без поддержки каким-либо еще наступлением. Мы еще очень далеки от надежды, что Пруссия пожелает связать свое дело с нашим и будет рассматривать наших врагов как своих. Россия без собственных колоний и торговли едва ли может быть подвергнута нападению со стороны государства, не имеющего с ней общих границ. При всем блеске нашего флота, у нас нет и мысли о проникновении на Балтику и вглубь Финского залива. Экспедиция против Архангельска стала бы более легкой в том случае, если бы Северное море не контролировалось почти полностью нашими врагами»[528]. Подчинение Египта Франции может стать тем единственным путем, по которому можно угрожать непосредственно самой России, полагал Талейран. Если Бонапарт укрепится в Египте, писал министр, то он сможет направить часть своих сил против англичан в Индию. Кроме того, восстание в Ирландии заставит Англию оставить позиции в Средиземноморье, а следовательно, исчезнут препятствия, не позволяющие французскому флоту войти в Черное море и объединиться с турками. После объединения флотов Франция в виде компенсации за присоединенный Египет поможет туркам отвоевать Крым, который для них представляет больший интерес[529].

Ослабление военной мощи России, лишение ее флота министр относил к числу стратегических задач: «Разрушение Херсона и Севастополя стало бы одновременно справедливой местью за безумное неистовство русских и лучшим средством для успеха на переговорах с турками, дабы получить от них все, что могло бы укрепить наше положение в Африке»[530], - полагал Талейран. Новый «восточный барьер», идея которого витала в дипломатических кругах Директории, должен был возводиться не против Габсбургов, как прежде, а против России, призванный защитить цивилизованную Европу от «наводнения варварами». По мысли творцов этой концепции, Франция должна окружить себя державами, способными удерживать в своих пределах поток, который угрожает разлиться по Европе, сдерживать рост Российской империи, которая неизбежно должна погибнуть из-за своего собственного расширения, но останки которой могут «раздавить Европу»[531]. Вступление России в открытое военное противостояние с Францией позволило без оговорок включить ее наряду с Австрией и Англией в число «непримиримых врагов республики»[532].

Совсем с иных позиций, овеянных демократическими лозунгами 1789 г. и характерных скорее для политической атмосферы Франции 1793 г., чем 1798 г., иногда выступали те публицисты, которые, опасаясь возможных репрессий со стороны действующих властей или той партии, что способна одержать верх в очередном политическом перевороте, сохраняли анонимность. Встречались и такие известные политические деятели Франции, которые, оказавшись в эмиграции, не были приняты ни роялистами, ни при королевских дворах, но не считали свою игру оконченной. К числу последних как раз и относился генерал Ш.-Ф. Дюмурье, герой битвы при Вальми и бывший министр Людовика XVI, с 1793 г. вынужденный скитаться по разным странам. Его перу принадлежит памфлет с лаконичным названием «Умозрительная картина Европы» (1798 г.)[533]. Как заявлял автор, к выпуску этого сочинения его подтолкнуло важнейшее событие всего века - заключение мирного договора Франции со Священной Римской империей в Кампо-Формио и начавшийся с этого момента процесс передела сфер влияния и даже судеб ряда государств. Свою критику политики петербургского кабинета Дюмурье комбинировал с собственными же прогнозами о результатах начавшегося в декабре 1797 г. в Раштадте международного конгресса, где речь шла об урегулировании отношений между Францией, Австрией, Пруссией и мелкими германскими государствами. Как заявлял генерал, положение России в Европе предопределялось политической и военной доктриной скончавшейся Екатерины II, и, помимо некоторых успехов в Речи Посполитой, она не могла гарантировать империи значительных успехов, если не считать таковым хорошее «реноме» лично для императора Павла I: Исполнив свой замысел, отвлекая и занимая Пруссию и Австрию войной против Франции, она сочла этот момент благоприятным, чтобы завладеть остальной частью Польши. А это, в свою очередь, подтолкнуло Пруссию уже к заключению мира с Францией, дабы [успеть] принять участие в этом захвате, равно как и Австрию, что затем и подорвало амбиции российской императрицы.