— Дедушка!.. — Наташка теребила его за рукав.

— Что, внучка?

— Я тебя зову, зову...

— Прости, задумался я.

— Дедушка, что такое камея?

— Камея?.. Не знаю.

— А эта бабушка теперь будет моя бабушка, да?

Он улыбнулся грустно, сказал:

— Твоя, твоя.

Вернулась Клава. Лицо ее сияло от радости, но в то же время было как бы и встревоженным.

— Какая кухня огромная, отец! — сказала она. — И прихожая, и ванная... А посуды сколько у Анны Тихоновны! Она разрешила пользоваться любой. А в комнате у нее... Прямо музей. Картинки старинные, всякие статуэтки и один столик... — Она задумалась. — Ломберный называется. Она говорит, что он принадлежал царской фамилии...

— Какой фамилии? — не понял Антипов.

— Царской.

— Вот еще! — сказал он.

— Она не обманывает, отец.

— Не в том дело. Не нравится мне все это, дочка, Не знаю, как нам и быть...

Приоткрылась дверь, Анна Тихоновна просунула в комнату голову, позвала:

— Захар Михайлович, вы извините, что побеспокоила вас, но необходима мужская сила.

Она провела Антипова в конец длинного коридора, открыла кладовку, забитую старыми вещами.

— Здесь где-то детская кроватка, — сказала грустно. — Берегла для своих внуков, не дождалась... Знаете, я ведь тоже в ней выросла. Она очень удобная. А насчет клопов не беспокойтесь, у нас никогда их не было. Дочка постоянно воевала с ними.

— Обойдемся, — сказал Антипов.

— А где же девочка будет спать? — удивленно воскликнула Анна Тихоновна. — Память стала плохая, только сейчас вспомнила...

— Поспят вместе с Клавдией.

— Ну нет, Захар Михайлович! Детям вместе со взрослыми спать негигиенично. Доставайте, она должна быть в углу, за корытом.

— Все-таки, — сказал он, — нужно бы договориться, как мне с вами рассчитываться.

— Сочтемся, — ответила Анна Тихоновна. — Я с вас лишнего не возьму. — И улыбнулась чему-то.

— Я не о том.

— А если не о том, тогда и говорить нечего. Тащите-ка! — командовала она. — Я думаю, ее лучше всего поставить за шкафом... Погодите, погодите, пыль надо стереть. Сколько же она лет прождала своего часа?.. Много... Теперь можно нести. Справитесь сами?..

ГЛАВА XIV

После неудавшейся попытки вывезти Татьяну на прогулку к ней приковылял на костылях солдат Матвеев. Был он пожилой уже, из добровольцев, и пользовался в госпитале особенным уважением. Рассудительный, всегда спокойный, кавалер трех степеней ордена Славы, он держался с достоинством, как и положено настоящему солдату, знающему цену себе, но скромно, ненавязчиво.

Он постучался, прежде чем войти в палату.

— К тебе можно, дочка?

— Конечно, Иван Матвеевич.

Она тоже знала его, время от времени встречались они возле перевязочной или в коридоре.

— Зайду, пожалуй, — сказал он, притворяя за собой дверь. — Сеном вроде пахнет?.. — Он шумно потянул носом воздух. — Нет, откуда же сено зимой. Показалось, стало быть. А ты все молчишь?.. Ну, молчи, молчи, а я поговорю. Так оно и лучше, мысли не перебиваются. Надоест слушать — остановишь...

— Что вы, — сказала Татьяна и улыбнулась.

— Видишь, смеешься. Это хорошо. Старики говорят, что от смеха все здоровье в человеке... А у меня, знаешь, сосед был глухонемой. Добрый мужик, покладистый. Зря люди болтают, что глухонемые обязательно злые. Вот с ним, с соседом-то, было одно удовольствие поговорить, правда. — Он покачал головой, как бы и вспоминая что-то, и укоряя себя. — Я, бывало, выпью и к нему на двор. Да. Другие-то не хотят слушать, самим сказать надо, слово вставить, а он ничего, он себе слушает и слушает! По губам все-все понимал. Забыл, как это называется, когда по губам понимают?..

— По артикуляции, — подсказала Татьяна.

— Во, во! — обрадованно воскликнул Матвеев. — Где ж такое мудреное слово запомнить. Смешно, верно?..

— Что именно, Иван Матвеевич?

— Да что к нему я ходил высказываться. Выпившему мужику всегда поболтать хочется. А если, я думаю, досконально вникнуть, что же тут смешного?! Дурак я был. Все мы прежде маленько дурью маялись, чего уж там... — Он прислонил костыли в угол и ловко вспрыгнул на подоконник. — Ты ругаться не станешь, если я в форточку покурю? Оно хорошо вытягивает, как в трубу.

— Курите, пожалуйста, — разрешила Татьяна. — Я люблю, когда табаком пахнет.

Странно, но ей было хорошо и легко с Матвеевым, точно они давным-давно знали друг друга.

— Понятно. Раз табак, стало быть, мужчина. Вот ты и возьми за руб с полтиной! И что в нем такого, в табаке? — Он щелкнул зажигалкой, сделанной из гильзы. Затянулся глубоко, со вкусом. — Дома-то я всегда курил на крылечке. В избе травами пахнет, полем, значит, и лесом. Моя жена держала для запаху, ну и для лечения болезней всяких. Хошь и зимой, войдешь в избу с морозца, а в нос шибанет, вроде тебе и лето на дворе!..

— Вы сами откуда, Иван Матвеевич?

— Из Больших Гореликов. Деревня наша так называется. Вот скажи ты, как интересно получается: Большие Горелики есть, должны бы и Малые быть, а их нету!

— А где ваша деревня находится?

— Так где же ей быть, дочка: в Новгородской области, — удивленно сказал Матвеев. Он докурил цигарку и выбросил окурок в форточку. — Красотища у нас, доложу я тебе!.. Поглядел я, не к месту будь сказано, на Украину эту. Степь голая... Ну, Белоруссия, та на наши места похожа. Только у нас леса посуше будут, хотя болот тоже хватает. А ты что интересуешься?

— Просто так.

— А то, может, земляки мы с тобой?..

— Нет. — Она покачала головой.

— Нет, так и нет. — Он спрыгнул с подоконника. — Давно вот собирался сказать тебе, что геройская ты баба, прости на слове. А почему, если спросить, например?.. Потому что русская ты. Это понимать должна и в сердце своем крепко чувствовать.

— Какая там геройская. Вы герой, это да.

— Про