– Как? – Александра остановилась у двери, медля переступить порог. – Заранее соглашаться? Я никогда так не делаю…

– Мне ты веришь? Мне, лично мне?

Эльк смотрел ей прямо в глаза. Желтый свет изпод козырька бара падал ему на лоб, стекал по тонкой линии переносицы, очерчивал резкую линию губ. Лицо в этом свете казалось восковым, серые глаза – стеклянно-пустыми. Внезапно Александра ощутила прилив ужаса и раскаяния. Она не знала этого человека, не понимала его взгляда, ее уничтожали его невозмутимость и напористый деловой тон. Страница, где шумел зимний дождь на Маркене, топилась печь и горел медовый закат над морем, была перевернута. На следующей странице, четко разграфленной, виднелись только цифры.

– Конечно! – сказала Александра, высвобождая руку, чтобы удобнее перехватить тяжелый каталог. – Тебе я верю абсолютно!

И словно в ответ на ее слова с колокольни церкви Святого Николая сорвалось и упало на мостовую девять тяжелых бронзовых звуков.

Крошечный ресторанчик, приютившийся в тени соборных башен, был в этот поздний час набит битком. Заведение выходило прямо на Дамрак, круглосуточно кипящий народом. Сказывалась близость вокзала и квартала красных фонарей, к которому вплотную примыкало кафе. Все столики были словно мухами облеплены туристами, преимущественно мужского пола, уже очень нетрезвыми. Слышались громкая речь на всех языках, смех, отрывистые возгласы. Александра никак не ожидала, что Эльк пригласит ее для важного делового разговора в такое непритязательное заведение. Но они прошли через зал, не остановившись. Эльк хозяйским жестом откинул занавеску из бамбуковых бусин, впустив свою спутницу в узкий, словно кишка, коридор, где сильно пахло жареной колбасой. Из коридора они попали в комнату, где громоздились пустые жестяные бочонки из-под пива. На полу мылся раскормленный рыжий кот в золотом ошейнике. Он лишь на миг оставил свое занятие, взглянув на гостей, и продолжил намывать лапу с видом приветливого равнодушия, которое хранили и люди и животные в этом квартале.

И вновь коридор, внезапно вильнувший влево, дверь в конце, узкая, хлипкая, сбитая из листов толстой фанеры и украшенная ярким плакатом с рекламой китайского сливового вина. Здесь было очень тихо, шум ресторанного зала остался далеко позади. Сразу за дверью оказался канал – узкий, черный, немой. В нем слабо отражались огни фонарей, висящих на глухих стенах домов. Здания стояли над самой водой плечом к плечу, между ними нельзя было просунуть даже иголку. Они походили на заговорщиков, твердо решивших хранить тайну. Затем – несколько шагов по оживленной бурлящей Зеедик, мимо ресторанов и кабаре, откуда лились свет и музыка, и вновь – темнота, узкий проход между домами, ледяные пальцы Элька, крепко сжимавшие ее горящую, как в лихорадке, руку. Вновь канал, уже другой, шире, на берегах которого кипела жизнь, и черная вода была полна кровавых отсветов красных фонарей… И опять Зеедик, крошечный дворик позади ресторана, прикованный к крыльцу велосипед… Александре казалось, что они кружат на одном и том же месте.

Прошло всего минуты две, но они растянулись, исказились, шли по законам параллельного мира, где время течет по-своему. Александра не задавала вопросов спутнику, привыкнув в некоторые моменты жизни полностью доверяться судьбе. Сейчас был именно такой момент – она слепо ощущала приближение чего-то важного. Страха перед неизвестностью женщина не испытывала. Александра боялась только конкретных вещей – нищеты, выселения из мастерской, авиакатастрофы. Бояться неведомого было не в ее обычае. «Но я спрошу про велосипед горничной, – повторяла она про себя. – Это ему придется объяснить…» Мысль о велосипеде Александра старалась не додумывать до конца – перед ней тут же вставало бледное лицо Элька со свежей царапиной под глазом. Он пил водку, стоя у стола, стопку за стопкой, словно стремясь оглушить себя…

– Пришли! – Эльк поднялся на крыльцо и отворил дверь. Та была не заперта.

За дверью оказалось тесное помещение вроде кладовки, слева мелькнула кухня с целым рядом начищенных сковородок на кирпичной стене. Заведение было необитаемо в этот предпраздничный вечер, когда рестораны на Зеедик ломились от посетителей. Они вошли в довольно просторный зал – просторный по меркам этих старинных кварталов, где все было микроскопическим, где дороже золота ценился каждый сантиметр земли, отвоеванной когда-то у моря.

Вошедших встретили полутьма, прохлада и тишина. Стойка бара с поблескивающими бутылками и бокалами пустовала, входная дверь на улицу была заперта, стулья составлены вверх ножками на столы. Лишь в углу, над столиком у окна-витрины, горела лампочка в шелковом розовом абажуре. Ее мягкий свет полукругом падал на истертый кожаный диванчик, с которого навстречу вошедшим поднялся Дирк.

– Очень рад!

Мужчина с улыбкой протянул руку Александре и поздоровался с ней второй раз за вечер с механической подчеркнутой любезностью. Она склонила голову, ответила что-то дежурное и присела к столу. Ее интриговала необычная обстановка. За окном виднелась знаменитая, никогда не спящая улица. Развевались радужные флаги, неторопливо фланировали туристы и зеваки, рассматривая витрины, входя в бары, толпясь у зазывно освещенных кабаре, предлагавших развлечения на любой вкус. Все это кипело, сверкало, двигалось в каком-то метре от столика, за которым устроились трое людей. Их можно было увидеть с улицы, но никто даже не смотрел в сторону запертого кафе, так много было на Зеедик ярких приманок и настежь распахнутых дверей.

– Мы решили встретиться здесь, чтобы все обсудить, а поужинаем в другом месте, столик уже заказан! – предупреждая вопрос, который Александра не собиралась задавать, сказал Эльк, усаживаясь рядом с ней и сцепляя руки в замок. Он нервничал, слишком часто улыбаясь, беспрерывно переводя взгляд с Дирка на Александру. – Думаю, сложных моментов не возникнет…

– Да, я тоже надеюсь! – Дирк, в отличие от своего приятеля, взволнованным не выглядел. Он смотрел прямо в глаза Александре, его улыбка была безупречно корректной.

Они сидели в самом сердце квартала красных фонарей, чей свет тут и там лежал на влажной черной мостовой, словно раскаляя камни под ногами снующей взад-вперед возбужденной толпы. Художница уже привыкла к тому, что в этом городе не считается зазорным назначать свидания в подобных местах. И все же прежде она считала высший свет Амстердама, к которому, безусловно принадлежали ее собеседники, отделенным от мира распутной Зеедик хотя бы тонкой, условной стеной. Так, всего лишь стеной в полкирпича, зачастую разделялись здесь квартиры, в которых обитали обычные семьи с детьми, и витрины, в которых сидели девушки, ожидавшие клиентов. В мире Старого Юга, в мире Элька гордились своими родословными, жили в собственных домах, там по торжественным случаям мужчины надевали смокинги, дамы – бриллианты. Там ходили на концерты фортепианной музыки и закрытые выставки. В этом мире считалось высшим шиком сочетать несочетаемое, мешать Рубенса и Поллока, Рембрандта и Баскию – так или иначе, все компоненты этой возбуждающей смеси стоили огромных денег. Возможно, обитатели Старого Юга вовсе не разбирались в искусстве, и дамы на концертах и вернисажах принимали заученные позы, как девушки в красных витринах, раз их вынуждала к этому одинаковая жестокая необходимость – продать себя подороже… Но кому было до этого дело, если приличия были соблюдены! В мире Зеедик предлагаемые наслаждения были грубее, цены ниже, нравы проще. Но Александра начинала думать, что никакой грани между этими мирами на самом деле нет или она пролегает вовсе не там, где сперва казалось.