— Я хор…

— Не спорь, иди!

Он засопел, но замолчал. Беда с этим энтузиазмом неоправданным.

— Хорошо. До завтра.

Свернув недописанный отчет и сунув его в ящик, мой молодой герой попрощался и ушел, даже спиной своей выражая протест.

И теперь, в одиночестве, следовало подумать не только о завтрашнем дне, а и о будущем в целом.

Я не хочу семью и детей. Не знаю отчего, ведь это естественное желание каждой женщины, и со временем оно становится только крепче. У всех, кроме меня. Не хочу. Но что же делать, учитывая, что к Федору я привязана? Когда-то он сильно помог мне, был рядом, поддерживал и немного скрашивал черные тона злой несправедливой действительности. Когда мы стали парой, начали встречаться, это казалось вполне естественным продолжением знакомства. Но большее — женитьба, дети… На это я не подписывалась.

И что же? Отпустить его? Федор симпатичный, получает неплохо, купил целый этаж дома почти в центре Гораславля. Родни у него полдеревни, все дружные, готовые помочь при первой необходимости. В общем, жених хоть куда.

Честно было бы его отпустить.

Но что тогда случится со мной? Не представляю.

И все же… тоска зеленая, но однозначно душа склоняется к варианту «отпустить». А ведь я знаю, что все его угрозы про «найти другую» — просто угрозы. Если бы хотел, давно бы нашел. Со мной несладко, я не слепая клуша, чтобы думать, что от моего общества мужчина на небеса возносится. У меня масса недостатков, и он все их терпит. Много лет остается рядом и ждет. Кажется, он меня любит, хотя вслух не признается. Но какое еще может быть объяснение?

Или хватит дергаться, рваться из стороны в сторону в поисках неизвестно чего? Дети занимают собой время даже получше работы. Глядишь, годик потерпеть, а потом уже до конца жизни можно не бояться, что безделье заставит тебя застыть на месте, как ту статую, и не очнуться.

Хоть монетку бросай.

Но решать с помощью монетки нечестно. Потом можно свалить все неприятности на случай, который подсказал, что делать. А я не привыкла сваливать решения на других. Итак, у меня два варианта. Отпустить Федора — это было бы честно по отношению к нему, но я, возможно, без его плеча просто скукожусь и засохну, или выйти за него замуж и нарожать ему детей. Он будет хорошим отцом и мужем, а мне, давно решившей, что останусь бездетной, просто нужно сменить приоритеты.

Логика и трезвый расчет подсказывают, что мы способны договориться, поэтому будем вполне мирно сосуществовать и даже можем быть счастливы. То есть нужно соглашаться и заставить себя пойти ему навстречу. Федор надежен и заслуживает семью. Я могу ее ему дать, что мне, жалко, что ли?

Но и так сразу, немедленно замуж я не могу. Что-то не дает, мешает сделать последний шаг. А откладывать решение он больше не позволит. Замкнутый круг какой-то.

Я стучала карандашом по бумаге и думала. Не в первый раз. И как прежде, безрезультатно.

— Ты еще тут, Катя?

Из коридора донесся бархатный, чем-то довольный голос Макарского. Таким чутьем только сыскари с огромным стажем обладают. Я сижу тихо за закрытой дверью, а он, не входя, видит, что я на месте.

— Да, я тут. Входите.

— И хорошо, что ты тут. Очень даже хорошо.

Макарский принес две папки с бумагами, по одной в каждой руке. Пока еще тонкие, видимо, дела только-только сформированы.

— Почему хорошо?

— У меня для тебя целых два дела, Катя. Целых два!

Ага, так я и поверила в щедрость Макарского. Небось кража колбасы или покушение на отравление. В общем, случаи для дилетантов, чтобы без дела штаны в отделе не протирали.

— Оставляю оба. — Надо же! Щедрый жест в исполнении начальства — то еще жалкое представление. — Посмотри, какое возьмешь. К утру жду ответа.

Бухнув папки на стол, Макарский шутливо щелкнул каблуками, повел носом — это у всех сыскарей заскок такой, сама еле от этой дурной привычки отделалась — и был таков.

Так-так, что он мне принес? Знаю же, что ничего важного, а все равно руки чешутся — вдруг повезет? Открою первую страницу — а там заговор мирового масштаба.

В первой папке всего два листа. Первый — заявление, второй — рапорт. Заявление подписано безродным. Секунда немого молчания в память о прошлом. Эх, помню времена, когда это слово выбивало из колеи, а сейчас почти не трогает. В Эруме безродными называют всех тех, от кого отказалась семья, и от этой приставки к имени отделаться невозможно, она будет преследовать человека до конца жизни. А вот если человек сам ушел от своей семьи, по собственному желанию, то может взять любую фамилию и основать свой род, никто не против.

Приставка «безродный» означает, что этот источник не вызывает доверия. Вернее, что к его словам нужно относиться с сомнением. Поделить надвое и снова надвое. В общем, безродные, которых я встречала за годы службы, похожи на тощих и диких волков, которые таращатся из голодного леса на опушку деревни, где пухлые окорока и жирные куры, а пойти и взять не могут.

Итак, почерк уверенный, без помарок, и слог четкий. Заявитель пишет, что в Северном лесу на окраине нашей страны, там, где начинается холодный океан, неожиданно начали болеть деревья. Зараза распространяется медленно, но уверенно, и местные умельцы не смогли установить, что происходит. Следуя какой-то инструкции, о которой я ни слухом ни духом, уважаемый заявитель, исполняя свои прямые обязанности, докладывает о данном факте князю Гораславля. Подпись, число.

И все? Лес заражен непонятно чем? Когда это болезни были делом сыска?

Ладно, что дальше? В рапорте указано, что это заявление присоединено к другому, полученному отделом внешних связей от некоего Грача. Грач угрожает гораславскому князю тем, что сгноит весь лес в родном княжестве, если ему не выплатят огромную сумму отступных и не выдадут новые, чистые документы, которые позволяют жить, где в голову взбредет, а также ездить в разные страны.

Это уже интереснее. То есть Макарский связал в одно два случая — гибель деревьев и безумное послание бывшего каторжника, а судя по стилю и требованиям о документах, речь именно о каторжнике с порченой историей, которая не позволяет ему жить на широкую ногу.

На первый взгляд дело — пустышка. Ладно, а со вторым что?

Во второй папке тоже две бумажки, ну прямо как сговорились. Заявление госпожи Мельбух о неких подозрительных шумах, которые доносятся к ней еженощно. И о каких-то подозрительных личностях, которые ее везде преследуют, стоит только выглянуть в окно. Поэтому госпожа Мельбух выходит на улицу только при свете дня — и то постоянно сталкивается с разными мошеннического вида молодчиками с наглыми и злыми глазами. Налево по улице пойдет — стоят у ворот. Направо пойдет — у трактира стоят и ржут над чем-то, наверняка ее персону обсуждают. На рынок пойдет — там их вообще видимо-невидимо. В общем, окружили гражданку Мельбух, наверняка хотят отнять ее имущество.