Ожерелье оставалось теперь единственной моей драгоценной вещицей, и я подняла его, вынув из футляра, — священную реликвию. Долго я держала его перед окном, восхищаясь тем, как свет пронизывает рубины, играет в бриллиантах и теряется в черных жемчугах. При этом я думала: пусть пользуется моими деньгами, все равно у нее нет ничего столь прекрасного.

Перед выходом из дома я прополоскала рот эликсиром и брызнула на язык немного духов, чтобы сделать дыхание слаще. Этот маленький трюк я переняла у Клары Уилман вместе с советом никогда не есть на свидании закусок с креветками и копченой лососиной — после них изо рта несет, как из помойки, что ни предпринимай.

Я оглядела себя в зеркало и осталась вполне довольна собой, хотя и прическа, и макияж были делом моих рук — не то что раньше, когда парикмахер и визажист ездили на дом перед любым мало-мальски важным событием.

Я чувствовала, что хорошо подготовилась: я стройна, привлекательна и спокойна. Только так и можно представать перед миром. Мне не терпелось показать Монике, что она так и не сумела меня растоптать.

Чтобы поймать такси до центра, пришлось выйти на продуваемый ветром угол Лексингтон-авеню. Стоя там, я с тоской думала о тех днях, когда уютный лимузин ждал прямо у выхода. Если первое время Каспер представлялся мне в воспоминаниях как тупица, зануда и тайный приспешник Люциуса, теперь это было бесценное сокровище, шофер из шоферов, пунктуальный, невзирая на капризы погоды, без протеста развозивший по сорок приглашений в день.

Наконец одна из желтых машин соизволила остановиться. Салон пропитался густым запахом какой-то экзотической кухни. Я вовремя заметила на заднем сиденье жирное пятно размером с ладонь и забилась подальше в угол. Шофер понятия не имел, что такое «Уолдорф-Астория», а о Парк-авеню знал только понаслышке — это был его первый рабочий день. Я сказала, что буду указывать ему дорогу, если только он убавит громкость радио. Вместе со счетчиком включилась невнятная запись голоса какой-то знаменитости, пролаявшей «Пристегнись!». Такси тронулось, в открытое окошко ворвался ветер и растрепал мне прическу.

Глядя, как мимо проплывают городские огни, я припомнила другой вечер перед выходом в тот же самый ресторан на подобное мероприятие. Люциус был тогда в списке почетных гостей и ужасно суетился, пока я готовилась, все время повторяя, что надо бы выглядеть «подороже». Это было отчасти только шуткой. Жены состоятельных мужчин, как и вывески их контор, призваны отражать прочность положения, вот и Люциус демонстрировал свою значимость с помощью моих туалетов и драгоценностей. В тот вечер мне никак не могло прийти в голову, что однажды я буду отброшена за ненадобностью.

Чтобы скоротать время (и убедиться, что не все в прошлом), я затеяла сама с собой маленькую игру: взялась за подсчет стоимости моего теперешнего наряда. Вечернее платье обошлось в двенадцать тысяч (оно стоило дороже, но мне, как постоянной клиентке, предоставлялась скидка); ожерелье Марии Антуанетты — в четверть миллиона, часики-браслет из белого золота с бриллиантами — в восемь тысяч, туфельки — в семь тысяч пятьдесят, и так далее, и так далее.

И вот, разодетая как кукла, я сидела в жалком вонючем такси, где надрывалось радио, а обед, похоже, раскладывали прямо на сиденье. Внезапная жалость к себе пронзила мне сердце, но тут такси остановилось перед светофором, и я отвлеклась на бродягу, что устроился на ночь прямо на тротуаре. Рядом стояла покосившаяся тележка из супермаркета со всеми его пожитками: жестянками из-под содовой и пива, пустыми пакетами, обносками одежды, стопкой газет и тому подобными ценностями. Это было зрелище не из тех, что могут развеять печаль, и все же я не могла оторвать взгляда, пока такси не тронулось.

«Мне больше повезло, — сказала я себе. — Гораздо больше. Не стоит гневить судьбу».

Однако размеренные щелчки счетчика неприятно напоминали о том, что все течет, все меняется. Образ спящего бродяги всколыхнул во мне уже было забывшиеся впечатления периода моей работы в приюте для женщин. Он отлично гармонировал с ними и навевал мысли о моем личном апокалипсисе. Все, что можно продать, было распродано. Взгляд сам собой потянулся к часикам, и подумалось: скоро настанет ваша очередь. Вряд ли удастся выручить хоть половину стоимости. Есть, правда, целый шкаф платьев, которые некуда носить.

В прежнее время, обновляя гардероб, я отсылала старый в Метрополитен-музей, в отделение истории костюма, что давало право на солидную скидку с налогов. Однако если нет ни имущества, ни доходов, то и о налогах нет речи. Значит, скидка мне без надобности. Может, устроить аукцион? Но кто купит вещи неудачницы? Если положение каким-то чудом не изменится к лучшему, рано или поздно придется расстаться и с ожерельем. Я судорожно схватилась за шею, чтобы убедиться, что оно пока еще при мне.

Перед «Уолдорфом» стояла длинная шеренга лимузинов. Среди черных, выделяясь, как нудист в группе монахинь, красовался тройной белый с затемненными окнами. Я велела таксисту проехать лишний квартал, не желая выходить из своего драндулета на глазах у всех. Чтобы задобрить судьбу, я оставила щедрые, ничем не заслуженные чаевые и пошла к отелю пешком.

К дверям я подошла промерзшая до костей, поскольку намеренно не взяла с собой верхней одежды. В прошлом Каспер всегда высаживал меня у самой двери, и если я прихватывала накидку, то всегда оставляла ее на заднем сиденье, чтобы не обращаться в гардеробную. Выстаивать очередь туда считалось ниже достоинства светской женщины и, если уж на то пошло, лучше всяких слов говорило о ее незадачливости — ни личного транспорта, ни даже кавалера с таковым. Лучше схватить воспаление легких, чем так опозориться.

Мне удалось незамеченной нырнуть в дамскую комнату. Чтобы согреться, я подержала руки под горячей водой, потом привела в порядок прическу, освежила помаду и вышла с гордо поднятой головой, готовая к битве.

У входа в Нефритовый зал, на длинном столе под белой камчатной скатертью, еще оставалось немало невостребованных конвертиков с именами. Я перебирала их, притворяясь, что никак не могу найти свой, а на деле изучая чужие. Заметив надпись «графиня де Пасси», я уже собралась сунуть туда нос, чтобы выяснить номер стола, когда холеная молодая женщина в маленьком черном платье (маленьком в буквальном смысле слова) подала мне конверт с надписью «миссис Люциус Слейтер».

— Добрый вечер, миссис Слейтер! Рада вас видеть.

Я понятия не имела, кто это, но порадовалась, что меня еще помнят. В конверте лежала плотная белая карточка с номером 47. Я прикинула, насколько это плохой знак. На приеме такой важности стол на двоих может оказаться свидетельством некоторой второсортности приглашенного, но с тем же успехом может означать особую любезность — в зависимости от того, кто сосед. Организаторы давно уже усвоили, что не стоит делить столы на элитные и нет, иначе гостю будет довольно одного взгляда, чтобы оценить ситуацию, оскорбиться и уйти. Таким образом, я не знала, в каком качестве прохожу, но цифра 47 мне интуитивно не понравилась. Подавив неприятное предчувствие, я прошла в Нефритовый зал.