Джулии, я подхожу к дежурному сержанту, который — клянусь! — уже смеется надо мной. — Я представляю интересы Джесса Фицджеральда, — вздыхаю я.

— Сожалею, что слышу это.

— Машина судьи Ньюбелла, да?

— Ага, — улыбается сержант.

Я делаю глубокий вдох:

— Парнишку еще не привлекали.

— Это потому, что ему только недавно стукнуло восемнадцать. На него протоколов написана целая миля.

— Послушайте, у него дома сейчас такое творится. Одна из сестер умирает, другая подала иск против родителей. Может, замнем это дело?

Сержант смотрит на Анну:

— Я поговорю с генеральным прокурором, а вы бы лучше вразумили мальчишку, потому что судья Ньюбелл, я уверен, не захочет давать показания.

Еще немного поторговавшись, я возвращаюсь к Анне, которая вскакивает, едва завидев меня:

— Получилось?

— Ага. Но я никогда больше не буду этого делать, и с тобой я еще не закончил. — Я иду в глубину полицейского участка, где находятся камеры.

Джесс Фицджеральд лежит на спине на металлической полке, положив одну руку на глаза. Мгновение я стою перед решеткой.

— Знаешь, ты лучший довод в пользу невмешательства в естественный отбор, какой я видел в жизни.

Парень садится:

— А вы кто такой?

— Твоя фея-крёстная. Ты, мелкий тупой гаденыш, ты хоть понимаешь, что украл машину судьи?!

— Да откуда мне было знать, чья это машина?

— А знак судейского тщеславия — табличку «ВСЕМ ВСТАТЬ» — ты не заметил? Я адвокат. Твоя сестра попросила меня представлять твои интересы. И, поступившись собственными принципами, я согласился.

— Без шуток? Значит, вы можете меня вытащить?

— Тебя отпустят без залога, под личную ответственность. Тебе придется отдать им свои права и дать согласие жить дома, что ты и так делаешь, и это не будет проблемой.

Джесс обдумывает мои слова:

— Мне придется отдать и свою машину?

— Нет.

Было видно, как крутятся шестеренки у него в голове. Парнишку вроде Джесса не могло волновать отсутствие клочка бумаги, позволяющего садиться за руль, пока у него есть машина.

— Ну, тогда это клёво! — произносит он.

Я жестом подзываю стоящего рядом полицейского, тот открывает камеру, и Джесс выходит. Мы идем в зону ожидания. Он ростом с меня, но какой-то недоделанный по краям. Лицо парня просветляется, когда мы сворачиваем за угол, и у меня мелькает мыль: он способен искупить вину, может, расчувствовавшись, станет союзником Анны.

Однако Джесс не обращает внимания на сестру, вместо этого он подходит к Джулии:

— Привет, ты обо мне беспокоилась?

В этот момент мне хочется запереть его обратно в клетку. После убийства.

— Убирайся! — Джулия вздыхает. — Анна, пойдем. Надо чего-нибудь поесть.

— Отлично! — оживляется Джесс. — Я проголодался.

— К тебе это не относится, — говорю я. — Мы едем в суд.

В тот день, когда был выпускной в школе Уилера, на город напала саранча. Она налетела, как летний ливень, путалась в ветвях деревьев, с глухим стуком падала на землю. Метеорологи работали в полях, пытаясь объяснить этот феномен. Они вспоминали библейские бедствия, Эль-Ниньо, ссылались на продолжительную засуху. Они рекомендовали ходить с зонтами, надевать широкополые шляпы, оставаться дома.

Тем не менее церемония вручения аттестатов была устроена на улице под большим белым тентом. Поздравительная речь сопровождалось суицидальными скачками насекомых. Саранча съезжала по покатой крыше и падала на колени слушателей.

Я не хотел идти, но родители заставили. Джулия нашла меня, когда я надевал магистерскую шапочку, обхватила за талию, пыталась поцеловать.

— Эй, на какую сторону земли ты провалился? — поинтересовалась она.

Помню, я подумал, что в белых накидках мы похожи на призраков. Я оттолкнул ее:

— Не надо. Ладно? Просто не надо.

На всех фотографиях с выпускного, которые сделали родители, я улыбаюсь, будто действительно хочу жить в этом новом, открывающемся мне мире, когда на мою голову валились с неба насекомые размером с кулак.

Этика адвоката отличается от этики всего остального мира. В действительности у нас существует официальный кодекс поведения — Правила профессиональной ответственности, — который мы должны прочесть, пройти тестирование и следовать ему в своей практической деятельности. Но эти самые правила требуют от нас совершать поступки, которые большинство людей считают аморальными. Например, если вы войдете в мой кабинет и скажете: «Я убил ребенка Линдбергов», — я спрошу у вас, где тело. «Под полом моей спальни, — ответите вы, — на глубине трех футов под фундаментом дома». Если я стану выполнять свою работу по правилам, то ни одной живой душе не сообщу, где ребенок. Стоит мне это сделать, и меня вообще лишат звания адвоката.

Из чего следует вывод: я приучен думать, что мораль и этика не обязательно идут рука об руку.

— Брюс, — говорю я обвинителю, — мой клиент будет держать язык за зубами. И если вы закроете глаза на несколько мелких нарушений ПДД, клянусь, он никогда не приблизится больше чем на пятьдесят футов к судье или его машине.

Я размышляю, какая часть населения этой страны знает, что судебная система гораздо чаще напоминает игру в покер, чем борьбу за торжество справедливости?

Брюс — парень что надо. К тому же мне шепнули, что его совсем недавно назначили вести дело о двойном убийстве; ему не хочется тратить время на обличение Джесса Фицджеральда.

— Кэмпбелл, вы знаете, что речь идет об автомобиле судьи Ньюбелла? — говорит он.

— Да. Мне это известно, — мрачно отвечаю я, думая про себя: человек, достаточно тщеславный для того, чтобы сесть за руль «хамви», практически сам напрашивается на то, чтобы его машину угнали.

— Мне нужно поговорить с судьей. — Брюс вздыхает. — Меня, вероятно, выпотрошат за такое предложение, но я скажу ему, что копы не возражают, если мы дадим парню передышку.

Через двадцать минут все бумаги подписаны, и Джесс стоит рядом со мной перед судьей. Через двадцать пять минут он формально отпущен на испытательный срок, и мы выходим на лестницу перед зданием суда.

Это один из тех солнечных дней, когда ты ощущаешь, как к горлу подступают воспоминания. В такие дни я, бывало, ходил с отцом на яхте.

Джесс откидывает назад голову.

— Мы раньше ловили головастиков, — ни с того ни с сего произносит он. — Сажали их в ведро и наблюдали, как у них хвосты превращаются в лапки. Ни один, могу поклясться, не стал лягушкой. — Он поворачивается ко мне и достает из кармана рубашки пачку сигарет. — Хотите?

Я не курил с того момента, как окончил школу права. Однако ловлю себя на том, что беру сигарету и прикуриваю. Джадж, вывесив наружу язык, наблюдает за течением жизни. Джесс чиркает спичкой:

— Спасибо за то, что вы делаете для Анны.

Мимо проезжает машина, по радио передают песню, которую никогда не ставят зимой. Изо