– …Ты можешь всем разболтать в этом паршивом городишке, что у меня сифилис, мне все равно!..

В конце концов они помирились в постели и он пообещал отпустить ее:

– Но хотя бы оставь мне что-нибудь на память!..

– Ну, если ты полагаешь, что это ты заразился от меня сифилисом, а не я от тебя, тогда некоторая память обо мне уже хранится в твоем теле!..

Они снова смеялись. Он целовал ее и говорил, что болезнь вполне излечима:

– Мне уже несколько раз случалось лечиться!..

– А теперь? – спросила она и вдруг всхлипнула, переходя от смеха к слезам. Распустившиеся по плечам темные волосы и темные косые глаза придавали ей вид молодой колдуньи.

– Теперь я тоже как-нибудь вылечусь, – ответил он. – Но я должен еще некоторое время пробыть в Киле…

Она не спросила, для чего…

– Я предпочитаю, чтобы ты осталась со мной… – В голосе его не слышалось уверенности.

– Нет, нет!..

– Но куда ты поедешь?

– Не знаю! Только бы уехать отсюда!..

Он предложил ей отправиться в Берлин:

– Я знаю там одного хорошего врача, некий крещеный еврей Шуман…

Само слово «еврей» уже напоминало ей о ее прошлом. Она досадливо мотнула головой и сказала, что не желала бы лечиться у еврея!

– Глупости! – засмеялся Галльен. – Вольтер не одобрил бы такого предрассудка… Нет, правда, поезжай в Берлин! Потом я присоединюсь к тебе и мы еще что-нибудь придумаем…

Конечно, он принимал ее за авантюристку, и был прав, принимая ее именно за ту, кем она являлась!.. Она, в свою очередь, вовсе не хотела встречаться с ним в Берлине. Он уже надоел ей, а внезапная болезнь, которую, конечно, причинил ей он, уничтожила последние следы ее расположения к нему… Но поехать в Берлин она все же решилась. Галльен был с ней мил. Он даже написал письмо Шуману, в котором просил этого последнего повнимательнее отнестись к молодой пациентке, «поскольку она оказала мне кое-какие немаловажные услуги!»… Никаких услуг Елизавета ему не оказывала, но она уже привыкла к самым разнообразным разновидностям лжи, неизменно сопровождавшим ее в ее бродячей жизни.

* * *

Елизавета осторожно, очень осторожно вела себя в Берлине. Она наведалась к дому, о котором говорил ей Галльен. Врач Шуман действительно проживал там. Она хотела поспешить и в то же время боялась: вдруг этот Шуман решит, что она больна смертельно?! Она, такая еще молодая, красивая, любящая жизнь… Да, видеть все вокруг, дышать, жить!..

Она все-таки приехала в наемной закрытой карете к Шуману. Лицо ее прикрыто было густой вуалью, плотная накидка скрывала фигуру. Слуга проводил ее в кабинет. Она просила сказать, что должна передать врачу письмо от Галльена. Прочитав письмо, пожилой еврей, одетый в черное, сделался разговорчивым. Он говорил о том, что лечил Галльена уже несколько раз. Ей очень хотелось спросить, действительно ли Галльен служил у самого Вольтера, но на всякий случай она решила не показывать лишний раз свою близость с Галльеном, и без того, впрочем, достаточно ясную!..

Ей было стыдно, когда Шуману пришлось осмотреть ее. Он обещал излечить ее, но она все равно приуныла. Он толковал об англичанине Гентере и о том, что не согласен с ним, потому что, конечно же, помимо сифилиса, существуют и другие венерические болезни!

Она смущенно спросила, какую из этих болезней он находит у нее. Он отвечал, что именно сифилис!..

– …но Гентер глубоко не прав! Он просто-напросто перепутал сифилис и гонорею, а ведь это совершенно различные заболевания!..

Но ей было все равно, насколько эти заболевания различаются. Шуман начал лечение ртутью и это лечение она переносила чрезвычайно тяжело, несколько раз у нее отекали руки и ноги. Она большую часть времени проводила в постели. В первом этаже дома, где жил Шуман, она наняла две комнаты. Шуман посоветовал ей служанку-сиделку. Все это стоило денег. Но она все же надеялась, что денег ей хватит.

Когда лечение было завершено, Елизавета вновь поселилась в гостинице. Она говорила, что ей пришлось на какое-то время уехать. Но она не могла не заметить, что теперь на нее посматривают, как будто подозревая ее в чем-то. Она знала, что подозревают ее не в каких-либо преступлениях, а просто в необычном поведении, в странном образе жизни. И в этих своих подозрениях они, конечно же, были правы! Она охотно уехала бы из Берлина тотчас, но после изнурительного лечения была еще очень слаба и нуждалась в отдыхе. Менее всего она хотела бы видеть сейчас Галльена, и, к счастью для нее, он не приезжал.

* * *

Зима подходила к концу. Елизавета уже снова выходила в общую залу и уже размышляла над проблемами своего дальнейшего существования. День выдался пасмурный. Елизавета сидела в общей зале у камина. За большим столом двое мужчин играли в триктрак. За дверью раздался шум голосов и шагов. Дверь отворилась, и в залу вошла полная дама в хорошем дорожном платье и в сопровождении собственной горничной, которой что-то сердито говорила по-немецки. Елизавета едва скользнула равнодушным взглядом по новоприбывшей постоялице. Но на лице полной дамы вдруг выразилось ясное изумление. Она приподняла руки в добротных суконных рукавах, затем опустила руки и поспешно, скорыми шагами направилась к сидящей у камина Елизавете.

Мгновенно встревожившись, Елизавета поднялась на ноги и невольно прижалась к стене у камина. Женщина заговорила быстро на диалекте немецкого языка:

– Мата!.. – закричала она. – Мата!.. – И продолжала быстро говорить…

Это имя – «Мата» – было ненавистно Елизавете, потому что ее и вправду так назвали при рождении. А самым отвратительным для нее было именно то в ее жизни, в ее прошлой жизни, именно то, что невозможно было опровергнуть. Но если она не хотела ничего этого, ни этого имени, ни этого прошлого, почему же это должно было оставаться в ее нынешней жизни?!.

Она почувствовала, как сделалось жарко ее щекам. Она покраснела. Но все же с легкостью взяла себя в руки и проговорила, но слишком нарочито, пожалуй:

– Что вам нужно от меня? Я не понимаю вас! – Елизавета вдруг заметила, что говорит по-французски.

Но полная женщина продолжала говорить и называть ее Матой. От волнения Елизавета действительно перестала понимать, что же ей говорят…

Но женщина не отставала. Елизавета отошла от стены и сделала несколько шагов к двери. Служанка женщины смотрела с любопытством…

– Мата!.. Мата!.. – восклицала женщина. – Я тебя узнала… Ведь это ты!.. А! Ты, наверное, не узнаешь меня! Я стала такая толстая! У меня пятеро детей! Мата!.. Я – Фройдхен!.. Фройдхен!..

Елизавета остановилась на полдороге и уныло слушала болтовню Фройдхен, которую все еще не узнавала, но, конечно же, помнила, что Фройдхен – одна из дочерей родственника матери маленькой Маты…

– …Что ты здесь делаешь, Мата? Помнишь, как мы играли на клавесине? Ты стала такая красавица…