Сделав оборот на 180 градусов, я решительно зашагала к метро. Главное, не оглядываться и не видеть его статной фигуры, грозного прищура и золотистой кожи… Господи, вот он меня довел! Я теперь могу романы женские писать про страсть, неразделенную любовь и внебрачных детей. Хотя до детей дело, надеюсь, не дойдет.

Домой я приплелась около четырех. На душе было пасмурно и противно. Пасмурно от похорон, противно от нашего последнего с Рафой разговора. Вот такой он меня и запомнит: стервой и врединой.

До восьми было еще далеко, и я совершенно не знала, чем себя занять. Сначала приняла душ, кинув все ношенные мною вещи в стирку будто в попытках очистить не только джинсы и блузку, но и мою голову от жутких воспоминаний о Славе в гробу. Потом обессиленно валялась на диване, поймав себя на мысли, что я тридцать две минуты тупо созерцаю выключенный телевизор. Думала я о многом: о премудростях жизни и что иногда в ней случаются вещи круче, чем показывают в бразильских сериалах; о бедном, уснувшем навсегда Славе и о загадочном Рафе. О том, что я теперь с гордостью могу рассказать своим внукам, что сумела раскрутить на страстный поцелуй самого горячего стриптизера всей Москвы и даже СНГ! Вот такая у вас суперская бабушка, внучки!

В начале седьмого я уже изнемогала и жаждала, чтобы наконец-то приперся Невский и стал нудить об очередной поправке к Конституции или о том, что у него есть шанс получить повышение и прибавку к зарп-лате аж на двести тридцать шесть рублей.

Когда в семь пятьдесят девять моя квартира наполнилась чириканьем (это у меня такой звонок), я была невероятно счастлива, как будто на мне собирался жениться Дональд Трамп[2]. Ну вот, хоть кто-то теперь отвлечет меня от этих черных глаз и мягких губ, которые возникают передо мной каждые четыре секунды (кстати, совершенно точно четыре секунды – я засекала).

– Привет, радость моя! – радостно объявил Невский, когда я открыла. – Это тебе. – Он торжественно передал мне здоровый букет из пятнадцати алых роз и расплылся в довольной улыбке.

Я переводила обалделый взгляд с него на букет и обратно. Надо же! Настоящие голландские розы, а не вялый веник из только что сорванных ромашек и полыни с клумбы возле моего подъезда. С Невским действительно творится что-то не то. Может, у него раздвоение личности? Это первое разумное объяснение, что приходит мне на ум.

– Прошу. – Мой кавалер по-джентльменски жестом пригласил меня пройти впереди себя.

Я, с подозрением глядя на него, закрыла квартиру и спустилась во двор. Вот что делают с людьми психические отклонения.

Пока мы ехали в новое кафе, болтал преимущественно Невский. Причем про что он мне глаголил, я теперь не вспомню даже под пытками. Мои путающиеся мысли были где-то далеко, и я лишь изображала подобие интереса, иногда кивая и кидая редкое «ага».

Кафешка была очень милой и уютной. Она располагалась на первом этаже одной из пятиэтажек в спальном районе, поэтому наплыва посетителей не наблюдалось. Заведение находилось в совершенно другом районе Москвы, куда я и мой новоявленный даритель нормальных цветов заезжали довольно редко. На секунду мне стало любопытно, откуда он узнал про сие место, но спрашивать у Невского я не стала. Мне было лень сочинять вопрос и потом выслушивать ответ. Чувствовала я себя настоящей амебой, как будто серьезно простыла или у меня случился приступ депрессии.

Когда мы выбрали столик у окна и уселись на деревянные стульчики, сиденья которых были обтянуты ярко-оранжевой шелковой тканью, около нас появился высокий парень в белоснежной рубашке и темных штанах.

– Здравствуйте, меня зовут Дима, сегодня я буду вашим официантом.

Он услужливо подал нам красочные книжечки меню, а я с тупым изумлением уставилась на молодого человека. Как раз пару дней назад смотрела какой-то американский фильм про рестораны, и меня поразило то, как вежливо и одновременно по-свойски персонал общается с публикой. Наши официанты вызывают у меня подобие страха. Как и в магазине, мне всегда боязно спросить: «А хлеб «Украинский» уже привезли?» Лично я в моем вопросе не вижу ничего оскорбительного, но продавщицы почему-то всегда ужасно расстраиваются и, тыча пальцем в прилавок, отвечают примерно так: «А ты глаза раскрой, не видишь, что ли?» Последняя риторическая часть их ответа вызывает у меня нервную почесуху и обиду. Раз я спрашиваю, то, конечно, не вижу!

Такое обслуживание, я думаю, сохранилось у нас еще со сталинских времен, когда всем было трудно и никто не хотел придерживаться правил поведения в обществе. Теперь сознание людей начало меняться, и, как результат, теперь в магазинах и ресторанах персонал стал вежливее и обходительные.

Пока я с открытым ртом беззастенчиво разглядывала Диму, Невский задумчиво уткнулся в меню.

– Вы у нас в первый раз, и я бы посоветовал взять свинину в провансальском соусе, мясо по-саксонски или куриные грудки под луковым кляром. На десерт тирамису, а в качестве аперитива красное вино шато Марго 1974 года.

Я с упоением слушала плавную речь нашего милого официанта Димы. Это ж надо было придумать такие названия. Таких блюд на самом деле, наверно, и в природе не существует.

– Две свинины в провансальском соусе, – с умным видом кивнул Невский, – и два тирамису. Насчет вина, – он окинул меня беглым взглядом и заметил, как я машинально поморщилась. Сегодня моя алкогольная доза уже принята, – не надо. Два апельсиновых сока.

Дима, удовлетворенно поклонившись (теперь они еще и кланяются! Какая прелесть!), исчез в глубинах кафе «Мерси». Кстати, отчего его назвали кафе, а не ресторан? Наверное, чтоб налогов поменьше платить.

Минуты три мы молчали.

– Ты сегодня чудесно выглядишь, – наконец-то произнес мой кавалер и приложил руку к сердцу, очевидно, чтобы изобразить искренность.

Выглядела я просто отвратительно, и это было совершенно ясно всем, даже милому Диме. Я сняла блузку и брюки и натянула свои любимые джинсовые бриджи чуть ниже колена и красную футболку Lacoste с поднятым воротником, которая на вьетнамском рынке стоила мне целых двести рублей. Макияж был подправлен, точнее, нанесен заново, потому что после похорон на щеках были заметны темные полосы от размазанной туши. Волосы я собрала в низкий хвост, так как мне было лень накручивать на своей башке какие-нибудь гламурные вавилоны. В принципе я вполне могла сойти за студентку, которая активно готовится к сессии и не уделяет много внимания своему внешнему виду. Но вот усталые глаза и грустное выражение лица говорили, что в моей жизни случилось горе пострашнее экзаменов.

Я криво улыбнулась, понимая, что его светлость только что изволили сказать мне комплимент. И я бы по-хорошему должна рассыпаться в благодарностях, потому что комплименты мне Невский говорит так же часто, как в США вручают «Оскар». То есть не чаще раза в год.

Но у меня не было сил. Сидя на этом мягком стульчике, попивая из трубочки только что принесенный Димой сок, я поняла, что мне не стоило соглашаться на свидание сразу после похорон Славы. Слишком тяжело.