Лиля неторопливо разделась. Поежилась – ночной воздух был сыроват. Осторожно ступая, пошла к воде. Вошла в нее и замерла, охваченная восторгом. Ночь была вокруг, теплая ночь и теплый океан. Разукрашенный гирляндами разноцветных огней, как призрак, проплывал мимо большой праздничный корабль. Музыка, вальс Штрауса, кажется, «Голубой Дунай», доносилась с палубы. Ритмичный шорох волн, заливающих песок, был полон благодушия и покоя.

Лиля зашла глубже и тут же почувствовала, как волна толкнула ее. Она рассмеялась, легла на спину, разбросала руки в стороны, и волна понесла ее куда-то. Она лежала, покачиваясь на воде, рассматривая низкое черное небо с мириадами звезд – больших и маленьких, – а звезды смотрели на нее. Лиля думала, что сейчас протянет руку и схватит звезду…

…Они возвращались вдоль берега, и океанские волны, легкие и нестрашные, заливали ноги. Знакомая серая чайка с зелеными ногами шла следом, надеясь на подачку. Лиля время от времени поворачивалась к ней и говорила, как собаке:

– Иди-иди, маленькая, иди, красавица, еще немного, и мы тебя накормим.

– И напоим, – добавляла Мила. – Знаешь, Лиль, – сказала она мечтательно, – когда я была маленькая, и родители еще жили вместе, и дед был жив, мы ходили ночью на реку купаться. За рекой луг, стрекотали цикады, трава пахла так, что кружилась голова. Вода в реке черная, и дорожка луны по ней, и совсем светло. Только без красок. И мне казалось, что в черной воде кто-то сидит и только и ждет, чтобы схватить меня своими лапами. И страх, и восторг. Я визжала, а дед смеялся… Так и запомнила: отец плывет к тому берегу, мама на мели – она не умела плавать, а дед тащит меня за руки, как буксир, я дрыгаю ногами и визжу.

Они шли по воде, одетые лишь в шорты, несли майки в руках – две тонкие полураздетые фигурки, исчезающие и появляющиеся снова в луче прожектора. В его свете было видно, что вода в океане прозрачная, зеленовато-голубая, а не черная. Корабль уплыл, теперь музыка доносилась из прибрежных ресторанчиков – из каждого своя. Ветерок трепал мокрые волосы девушек.

Серый сидел за стойкой, перебирал какие-то бумажки. Можно было без особого урона отправиться домой – какие ночью клиенты, так, забредет подгулявший латинос или черный, но Рудик приказал сидеть. Постучал пальцем по вывеске, обещавшей круглосуточный сервис. А сам, как Серый понял, рванул к Праху с отчетом. И ведь, падла, и не заикнется о том, чья идея. Не говоря уже о реализации. Получилось как в кино. Ярко и красиво. Уже показали в вечерних новостях. Журналюги успели, не подвели. Горящая машина, обгоревший труп даже показали. Прощай, Волков. Серый все-таки поквитался. Показал, кто в доме хозяин. Ты, сука, думал, что мы тут дешевки, что нас можно голыми руками, да? Накось, выкуси. Красиво получилось. И без особых материальных затрат. Чистая работа. Рудику такое не придумать. Он по старинке предпочитает кулаки или перо. Любит тишину. Старое поколение, что с них взять? Пора на пенсию. И молодежи дорогу уступить. Вот свалит, как обещал, во Флориду – а он, Серый, останется за старшего. И база есть – автозаправка, клиенты прикормленные. Они уже обсудили, и не раз – Рудик не против сдать заправку в аренду. Он, Серый, арендует, заплатит бабки хозяину, все как надо. Торгует всяким дерьмом, заправляет тачки, а настоящая работа лежит в другой плоскости, как любит повторять Рудик. Начитанный, блин. Вон сколько книжек в подсобке. Целая библиотека. Изба-читальня.

Звякнул колокольчик на двери. Серый оторвался от раздела знакомств в газете, удивившись, что не услышал шума подъехавшей машины. Лицо его стало пепельным, глаза вывалились из орбит. Он раскрыл рот, словно хотел сказать что-то, но не смог выговорить ни слова.

Шибаев рванулся к прилавку, зацепившись по дороге за ножку металлического стенда со всякой дешевой дрянью в блестящих упаковках – чипсами, печеньем, орешками. Пестрые пакетики, шурша, дождем посыпались с полок и разлетелись по пластиковому полу. Это привело Серого в чувство. Он с силой дернул ручку ящика, где лежал пистолет. Ящик вылетел из гнезда и обрушился с грохотом на пол. В следующий момент Шибаев прыгнул. Поскользнулся на пакетиках, дробя каблуками чипсы и орешки. Чудом удержавшись на ногах, перелетел тесное пространство лавки. Упав на хлипкий прилавок, который поехал в сторону под его тяжестью, Шибаев схватил Серого за грудки и рванул, не чувствуя его веса, а только проснувшуюся от удара боль в груди. Боль придала ему остервенения. Он вырвал Серого из-за прилавка.

– Тебя не учили в детстве, что нельзя баловаться с огнем? – произнес он раздельно, почти по складам, непослушными губами, испытывая ослепляющую ярость. – Ты еще не понял, что надо убраться с дороги? Ты не понимаешь с первого раза? Ты тупой?

Он говорил, вряд ли понимая, что именно, вряд ли слыша себя. Слова вырывались как сгустки ненависти. Он смотрел в белесые глаза Серого, испытывая почти наслаждение от предчувствия, медля, растягивая последнюю секунду перед ударом.

Он ударил его свободной рукой. Серый быстро опомнился и ответил. Они катались по шахматному черно-белому пластиковому полу, рыча по-звериному, размазывая кровь, давя хрустящие чипсы в сверкающей фольге…

Шибаев опомнился только тогда, когда почувствовал, как отяжелел Серый…

Он встал, хватаясь за хлипкие стенды, оперся на покосившуюся стойку, приходя в себя. Вытер рукавом лицо. Посмотрел на неподвижного Серого. Пнул ногой. Тот не пошевелился. Преодолевая боль в ребрах, сцепив зубы, нагнулся, обшарил карманы. Нашел ключи от машины.

У входа оглянулся, запечатлевая в памяти карнавальные разноцветные, как бабочки, бумажки на полу, размолотые чипсы и орешки, поваленные стенды, неподвижного человека с окровавленным лицом…

Он подошел к машине Серого. Синий «BMW», почти новый – благородно сдержанные тяжеловатые формы – солидный автомобиль для солидных людей. Для деловых. Для понимающих. Надежная машина. Он, если бы разжился бабками, купил бы точно такую. Рассекал бы по городу… Красивые дорогие вещи – право на членство в клубе и социальный статус. Даже для такой мрази, как Серый.

Мотор завелся, чуть взрыкнув, и заработал негромко и ровно. Шибаев сидел, сложив руки на руле, уставившись на приборную доску, но не видя ее, отдыхая. Он испытывал странное чувство полного слияния с окружающей средой и невесомость. Он не чувствовал боли и своего тела. Голова была тяжелая – набита чем-то вроде песка или мелких округлых камешков вроде гальки. Мысли замерли. Казалось, он спал с открытыми глазами…

Он проехал несколько кварталов, развернулся на светофоре. Поехал в обратную сторону. Унылая затрапезная американская глубинка в двух шагах от метрополии, о которой напоминал лишь непрекращающийся далекий гул, лежала вокруг. По обе стороны широкой улицы тянулись двух-трехэтажные фанерные домики – таунхаусы с намертво задраенными нечистыми окнами, из которых торчали уродливые черные ящики кондиционеров. Трещали, мигая, линялые неоновые рекламы – первые этажи были заняты индийскими и пакистанскими лавками, торгующими всякой мелочовкой, неизменным набором из сигарет, чипсов, кока-колы и лотерейных билетов. Улица пустовала в этот час.