герой отныне

Не в таборе и не в пустыне —

На Петроградской стороне.

1824, 1995

СЕНКОВСКОМУ? ЧААДАЕВУ??? БУЛГАРИНУ?!?

Ты просвещением свой разум осветил,

          Ты правды чистой лик увидел,

И нежно чуждые народы возлюбил,

          И мудро свой возненавидел.

Когда безмолвная Варшава поднялась

          И Польша буйством опьянела,

И смертная борьба с Россией началась

          При клике: «Польска не сгинела!»

Ты руки потирал от наших неудач

          С лукавым смехом слушал вести,

Когда полки улан с полей бежали вскачь

          И гибло знамя нашей чести.

Когда же Дибич был холерой унесен,

          Пестро парижский пустомеля

Ревел на кафедре: «Воскрес Наполеон!»

          Ты пил здоровье Лелевеля.

Когда же свой позор Варшавы бунт узнал

          И город пал в огне и дыме,

Поникнул ты главой и горько зарыдал,

          Как жид о Иерусалиме.

1830, 1985

МОНОЛОГ ФЕДЕРИГО

из Бари Корнуоля

1/4 листа голубоватой почтовой бумаги большого формата. Неоконченное стихотворение из Бари Корнуоля: «О бедность, затвердил я наконец…

На обороте рисунок – фигура старой женщины в чепце и очках, а также два пальца руки с длинными ногтями и талисманом – перстнем.

Жандармская помета – 30.

О бедность! затвердил я наконец

Урок твой горький! Чем я заслужил

Твое гоненье, властелин враждебный,

Довольства враг, суровый сна мучитель!

Что делал я, когда я был богат,

О том упоминать я не намерен.

Большая часть творимого добра

Заключена в молчании о нем.

В молчании добро должно твориться.

Но нечего об этом толковать.

Здесь пищу я найду для дум своих.

Я чувствую, что не совсем смирился

Я с участью моей… Вот это солнце,

Взгляни, как умирает на закате

Подобно богоравному герою,

Который путь свой совершил со славой —

И пал. Его прощальная улыбка

Чужда страданий, взгляд его с холма,

Который он дарит всему живому,

Родит не боль, а только сожаленье,

Прекрасней и светлей, чем сам герой.

И в этот золотой и полный час

Торжественно восходит тишина.

Все пташки, что на утренней заре

И перышки и трели отряхали

От радости зреть его, теперь

Испуганно и чутко умолкают.

А если слышится вдали

Какой-то звук иль низкое мычанье,

Иль человеческий неясный возглас,

Все лишь усугубляет тишину.

Так ночью бьют соборные часы

Над городом, певучая их речь

Там среди звезд как будто остановит

На миг теченье времени. Студент,

Склонившийся над ветхим фолиантом,

Лицо поднимет и промолвит: полночь.

Люблю тогда гулять и размышлять.

Мне думается, стонущая медь

Когда-нибудь вселенной возвестит,

Что все пустынно стало на земле…

Но солнца свет меняется, сейчас

Он – темный пурпур. Кто там? Чу, шаги!

О женщина – Джиана!

1830, 1985

НАБРОСКИ К НЕНАПИСАННЫМ ПОДРАЖАНИЯМ КОРАНУ

Они твердили: пусть виденья

Толкует хитрый Магомет,

Они ума его творенья,

Его ль нам слушать – он поэт!

Но если б знали дети праха,

Чем взор безумца опален!

Попробуй лицезреть Аллаха

И ведать о конце времен.

1824, 1995

«Есть место на земле по росту моему…»

Есть место на земле по росту моему

На кладбище, и я его займу.

1830, 1995

ТАК ПОЭМА

развернутая метафора

так поэма обдуманная в уединении

ночью при свете луны

писанная при свете лампады

прочитанная в постели

молодою красоткою

потом печатается

в сальной типографии

продается в книжной лавке

читается лакеями

и критикуется и разбирается

и критикуется в «Северной Пчеле» дураком

но этого мало — так новая поэма

из-под подушки барышни

переходит в руки ее служанки

и является в передней

изодранная и запачканная

но и этого мало – так поэма

переиздается и переиздается

разбирается и комментируется

лакеями и дураками

а потомки ученой служанки

генетически ничего не понимая

зачитывают ее до дыр

как какую-то древную абракадабру

потому что внуков барышни

давно расстреляли

1830, 1995

«Что прежде, то теперь. Толпа глухая…»

Что прежде, то теперь. Толпа глухая,

Крылатой новизны любовница слепая,

Надменных баловней меняет каждый день,

И ниц повержены с ступени на ступень

Летят кумиры их, увенчанные ею.

Чем выше вознесен, тем падает больнее.

Живет полуживой, уже и позабыт,

А общая молва про нового трубит.

1833, 1995

НЕСКОЛЬКО СЛОВ К ЧЕРНОВИКАМ ПУШКИНА

Говорят, что путем подражания можно достичь большого проникновения в предмет изучения. Во всяком случае, это один из путей. Тайна Пушкина – это трепет и свет, исходящий от стихов. Как он этого достигал? Интуиция, вдохновение, прозрение конечно. Неповторимость личности – очевидно. Но еще и кропотливый труд.

Черновики свои поэт предусмотрительно сохранил для потомства. Будто знал заранее, как мы будем их разглядывать, изучать, изумляться.

Вначале я даже рисовал для себя его скорописные рисунки, пытался подражать скорописному почерку. Как она летела – его мысль! Черновики порой похожи на дымящееся поле битвы. Мысль, как говорится, висела на кончике пера. В некоторых местах впечатление, будто здесь поработала мощная ЭВМ. Быстро-быстро перо чертит подряд все близкие эпитеты. Затем поэт отказывается от всего и восстанавливает первоначальное, оказалось, самое точное. Просто была проверка. А иногда сверху вниз двадцать – тридцать вариантов одной строки, где же окончательная? Вот она, вырисовывается, словно античная статуя из куска мрамора, как тогда любили говорить.

Но порой поэт бросал начатое: может быть, помешало что-то, потом допишу. Но так и осталось, не было завершено. Теперь уже навечно.

И мне страстно захотелось последовать