– Горы манят. Люди покоряют ранее неприступные вершины.

– В толк я вас, благородий, не возьму. Вот на кой по горам лазить? Ладно бы тут хлеб сам по себе рос али еще чего. А так – влезть на гору, чтобы сверху поглазеть, а потом обратно. Вот про Бога ты мне давеча интересно сказывал. Но про горы не соглашусь. В чем тут польза?

– Отдыхайте, Федор. – Вихляев улыбался в темноте так, что светился ряд крепких, здоровых зубов.

Чуть свет вернулся из караула Карманов. Вихляев только-только еще продирал глаза, а Свистунов уже лихо вьючил отдохнувших лошадей. Зымаев разогревал на очаге вчерашнее варево.

Неожиданно откуда-то сверху прогремел выстрел, свистящее эхо полетело по горам, несколько раз повторив звук. Заржал конь. Пронзительно и больно, вскидывая костистой мордой. Кровь текла по выпирающей, туго обтянутой лопатке. Рванулся всей массой. Не удержался на склоне. Заскользил по мелкому камню. И сорвался. Порождая своим падением целую реку оживших камней и снега.

– Откель? – Свистунов упал и прижался к земле.

– Сверху. С тропы! – отозвался Зымаев.

– Опять они, что ль?

– Да хер их разберет! Вижу пока одного! – Карманов приподнял голову. – А, не, вон цепочкой идут! Они. Начальника того узнаю.

– Ну не угомонятся, бараны брыкливые! – Свистунов огляделся, ища глазами штаб-ротмистра. – Ты как, вашбродь?

– Все в порядке, Федор!

– А и ладно.

– Обоз готов к движению?

– Так точно, вашбродь. Коника они порожнего подстрелили.

– Тогда нужно уводить, Федор. Иначе потеряем лошадей и не доставим груз.

– Вот. Только я тут побуду, а ты уводи! – Свистунов пополз в сторону камня.

– Нет, господин штаб-ротмистр! – крикнул Карманов. – Уходите вы все, а я с минами здесь управлюсь. Подорву тропу. Уводите коней, они сейчас по ним бить начнут. – Карманов сжал связку гранат и пополз навстречу неприятелю.

– Группа, слушай мою команду! Свистунов первый, Зымаев замыкающий! Выполнять! – скомандовал Вихляев и потянул первую попавшуюся лошадь за узду.

Карманов каким-то звериным чутьем вычислил стрелка и поймал его на мушку. Выстрел – сухой удар плети! Турок полетел вниз без крика – пуля точно угодила в голову. Отбросив винтовку, казак перебежками от камня к камню начал сближаться с врагом. Когда оставалось метров тридцать, рванул чеку и бросил связку под выступ над тропой. Ураган из камня, снега, воды полетел сверху. Матерь Божья! Поднял голову Карманов, и его тут же накрыло лавиной.

Когда все успокоилось, капрал Карача с ужасом посчитал свои потери.

– Будь ты проклят, шайтан! Сын шайтана! – Эхо разносило его почти рыдающий крик.

Вихляев обернулся. Участок тропы в добрых пятьдесят шагов начисто снесло, словно никогда и не было. А еще дальше, метрах в трехстах, стоял человек и посылал проклятия в спину уходящему обозу.

А впереди, откуда-то из самых глубин сердца, тихонько полилась песня.

А пчелочка златая, а что жы ты жужжишь.

А пчелочка златая, а что же ты жужжишь, жужжишь!

Жаль, жаль, жалко мне, а что же ты жужжишь!

Жаль, жаль, жалко мне, а что же ты жужжишь.

Свистунов пел и держал себя изо всех сил, чтобы не обернуться.

Песня росла в грохоте выстрелов и визжащих над головами пуль. Звучала поперек срывающихся вниз камней и проносящихся пластов снега. Поднималась над плотным конским ржанием и цеплялась за облака. Смеялась над истошным криком турецкого капрала и бесполезной стрельбой его солдат.

Турки палили без остановки, вымещая на ружьях и порохе всю свою досаду и злобное бессилие. Карача задыхался, деря горло до корней. Пули летели настолько далеко от цели, что даже лошади их перестали бояться.

– Зымаев! – Штаб-ротмистр повернулся. – Встаньте на мое место. – Выдернул из притороченной к седлу кобуры свою винтовку и спокойно направился на турок. Он шел не пригибаясь, не прячась за камни. Шел, словно заговоренный древними русскими ведунами на веки вечные от смерти. У горбатого камня встал, положил винтовку на плоскость. Губы медленно двигались в беззвучном шепоте. О чем просил штаб-ротмистр в тот момент потрескавшимися, искусанными за последние несколько дней до рваной синевы губами? Но уж явно не защиты от пули. Чего-то еще. Может, твердости в руке. Может, лица того человека, который украл жизни его подчиненных. Просил. И кто-то там, наверху, услышал. Лицо турецкого капрала выплыло из порохового тумана, стало четким, словно приблизилось. Остро искривленный рот, желтая кожа топорщится обиженными складками на скулах, сузившиеся глаза, как бывает у жестоких и злых детей.

Штаб-ротмистр поймал мгновение между ударами своего сердца и плавно спустил курок.

Пуля ударила точно в лицо капрала Карачи, превращая переносицу в темно-бурую дыру. И вышла из затылка, ошметками разбрызгивая окровавленные мозги на несколько метров вокруг.

Вихляев закинул винтовку на плечо и точно так же, прямой, как суворовский штык, пошел обратно к обозу.

– Силен, вашбродь! – присвистнул Зымаев.

– Раньше надо было так! – сухим голосом ответил Вихляев.

Смолкли ружья неприятеля, а песня все звучала и звучала. Тихо, едва слышно. Но наполняла собой пространство уверенно и высоко.

Свистунов смотрел на поле боя, замерев, словно каменное изваяние. Губы не двигались, но песня лилась откуда-то из самой глубины сдавленного горла. Звучала сквозь обветренную кожу на лице, сквозь огромные синие слезы.

– Смраду из себя гонит! – наклонившись к штаб-ротмистру, шепнул Зымаев. – Оно так ему сейчас надо. Ну, пошла! – дернул за удила лошадь и аккуратно встал впереди Свистунова. – Идем дальше?

– Да! – кивнул Вихляев.

И обоз тронулся в путь. Тихо звучала песня. Без остановки, только подходила к концу, как тут же без паузы начиналась сначала. Слабая и хрупкая, словно бабочка, среди огромности и величия гор. Она кружилась то у самого уха, то отлетала далеко, опасно замирая над ущельями и трещинами во льдах. Боролась с ветром, упираясь против него, а потом вдруг вскидывалась парусом, подставляя ему свои крылья. Отражала лучи солнечного света и вспыхивала свечкой, если набегала туча. Час, другой. Все тише. Пока не стихла совсем, как постепенно успокаивается спущенная тетива. Наступило молчание. Только мерный, спокойный стук копыт по узкой, каменистой тропе. Торжественная тишина гор. Лишь осторожное эхо сорвавшегося камня.

Часа через четыре, когда перевалило за полдень, Вихляев дал команду остановиться.

– Ну что, господа казаки! – Вихляев, сидя в седле, развернул карту местности. – По моим прикидкам, скоро эта тропа должна выйти на Каппадокийскую дорогу. А посему предлагаю поменять турецкую униформу на нашу, отечественную. Поскольку в этих краях действуют греческие партизаны, то нам бы лучше быть в своей одежде.

– Да как надоела эта басурманская одежа! – Свистунов облегченно спрыгнул на землю. В глазах брызнули озорные огоньки.