Хотя в глазах римлян все эти шаги выглядели совершенно здравыми и разумными, в действительности они привели в движение механизм гражданской войны. Больше всех от чистки и выдворения пострадали эквиты, обладавшие финансовым ресурсом и связями в деловых кругах Рима, но, несмотря на это, так и не сумевшие проторить собственную дорожку к гражданству. Именно этому недовольному сословию суждено было стать железным костяком восстания италийцев. Вернувшись в родные края, они вошли в контакт с ветеранами северных войн и задумали совершить революцию.

Впрочем, для сената вопрос состоял не только в том, чтобы подчистить книги записей гражданского состояния. Жесткий контроль вопроса гражданства означал жесткий контроль над Народным собранием. Больше всего сенаторы боялись, что римский лидер, который, наконец, предоставит италийцам гражданство, небывало увеличит количество своих клиентов, задавит конкурентов и нарушит баланс политических сил. Точно такую же угрозу когда-то создала и аграрная комиссия Гракхов. В итоге эта недальновидная одержимость ерундовой динамикой избирательной политики привела к самой нецелесообразной войне во всей римской истории.

Поскольку история обладает собственным чувством юмора, решающий поединок за предоставление италийцам гражданства спровоцировал конфликт в Азии, не имевший к этому вопросу никакого отношения. В 130–120-х гг. до н. э. провинция Азия неизменно пребывала на переднем крае римской политики, но потом ее, как и италийский вопрос, предали забвению. После ее интеграции в империю, в последующие двадцать лет Рим переключил свое внимание на Африку и Галлию. Азию же предоставили самой себе. А зря, ведь она производила богатства, позволявшие финансировать все войны в Африке и Галлии. Цицерон позже сказал: «Азия столь богата и плодородна… что значительно превосходит все другие края»[204]. Подати, когда-то получаемые царем Атталом, теперь превратились в устойчивый поток богатств, устремлявшихся прямо в храм Сатурна.

Но поскольку управление провинцией осуществляла лишь горстка людей, дело сбора в Азии податей оказалось в руках не подчинявшихся никому публиканов, которые по своей привычке требовали от жителей платить больше положенного. Поскольку за этими публиканами стояли те, кто заседал в жюри особого суда по вымогательству и коррупции, жаловаться на них никому и в голову не приходило. Контролируя самих себя, публиканы действовали совершенно безнаказанно.

Но теперь, когда в республику вернулся мир, сенату опять захотелось взять в руки бразды правления империей, а не просто спасать ее от погибели. Поспособствовав в 95 г. до н. э. чистке списков граждан, Муций Сцевола во главе посольства, сформированного в традиционном сенатском стиле, отправился в Азию, чтобы посмотреть, как магистраты управляют провинцией, и провести надлежащие реформы. В последний раз с подлинной проверкой состояния дел туда приезжали двадцать пять лет назад. Сцеволу сопровождал Публий Рутилий Руф, служивший консулом в 105 г. до н. э., – тот самый, что учредил новые методы подготовки солдат. Выдающийся стоик и интеллектуал своего поколения, Рутилий слыл оптиматом с безупречной репутацией.

Когда делегация прибыла на место, выяснилось, что дела идут весьма и весьма скверно. В Азии буквально все жаловались на политические злоупотребления, и великодушный Сцевола направо и налево расточал свое милосердие: «Каждому, кого притесняли эти сборщики, он назначил справедливых судей, которые в каждом случае выносили против угнетателей обвинительные приговоры, заставляя возмещать жертвам ущерб»[205]. Реформируя податную систему, Сцевола провел в провинции около девяти месяцев, после чего возвратился в Рим, оставив вместо себя Рутилия улаживать детали. Поскольку эти азиатские реформы пользовались широкой популярностью, всем казалось, что Сцевола с Рутилием наладили в провинции римское управление по меньшей мере на поколение вперед.

Но публиканам в Риме это отнюдь не понравилось. По возвращении домой Рутилий предстал перед судом по обвинению в вымогательстве и коррупции. Обвинения против него выдвинули смехотворные, а сам он был образцом стоической неподкупности, которого Цицерон впоследствии приводил в качестве примера римского управленца. Перед лицом этого фарса он даже отказался от защиты, чтобы не признавать его легитимность. С просьбами выступить в качестве его защитников к нему обращались и Антоний, и Красс, но он им отказал. Поскольку жюри контролировали разъяренные на него публиканы, в исходе суда можно было не сомневаться. По дороге к двери он показал им нос. А потом поселился в азиатском городе Смирна – среди тех, кто якобы ненавидел его, а на самом деле любил.

Сенатских оптиматов, таких как Скавр, Красс и Сцевола, все эти события крайне возмутили. Их попытка обуздать публиканов неожиданно дала обратный результат, и теперь из Рима был изгнан один из его лучших граждан. Оптиматы пришли к выводу, что гарантировать от преследований в будущем их может только одно – возврат контроля над судом по вымогательству и коррупции. Но случилось так, что грядущая решающая схватка за этот суд вышла из-под контроля и ознаменовала 91 г. до н. э. еще одной вспышкой политического насилия – теперь они происходили с предсказуемой регулярностью. Сначала 133 г. до н. э., затем 121-й, потом 100-й, и вот теперь 91-й. Циклы насилия стали привычной составляющей республиканской политики.

Средоточием последнего кризиса стал Марк Ливий Друз. Так же, как Гракхи, молодой человек происходил из аристократов и, движимый амбициями, безудержно рвался к деньгам и власти. Он был одним из талантливейших ораторов поколения, выросшего на речах Красса и Антония. И вел себя с заносчивой самонадеянностью юноши, ожидавшего, что мир сам падет к его ногам. Любил быть в центре внимания и когда кто-то из архитекторов хвастливо заявил, что может построить великолепный уединенный дом, гарантирующий конфиденциальность и безопасность, Друз сказал ему: «Если ты так талантлив, то построй мой дом так, чтобы все, что бы я ни делал, было на виду»[206].

Тайные дела с популярами этот человек не вел – он был потомком оптиматов, своим воспитанием нацеленным на роль талантливого, хоть и надменного, предводителя знати. За нападки на Гая Гракха его отец, Друз-старший, всецело снискал расположение оптиматов, и в 109 г. до н. э. разделил со Скавром должность цензора. Поэтому не удивительно, что Скавр выбрал сына своего старого коллеги, чтобы тот представил в Народное собрание пакет законопроектов, преследовавших цель восстановить судебную власть сената.

Понимая, что попытка вернуть сенаторам право входить в жюри присяжных натолкнется на противодействие эквитов, Друз и оптиматы порешили сформировать ту самую коалицию, родоначальником которой когда-то стал Гай Гракх, но использовать ее для того, чтобы укрепить сенат, но никак его не свергнуть. Первым делом Друз предложил увеличить число сенаторов с трехсот до шестисот человек. Таким образом, даже если новому сенату удастся вернуть себе контроль над судами, сделать это он сможет только после того, как в него войдут три сотни самых видных эквитов. Предложение попахивало провокацией, ведь действующим сенаторам не понравилось бы, как размывают их престиж, да и появлению неотесанных мужланов они бы тоже не обрадовались. Но с учетом того, что членам сената запрещалось заниматься коммерцией, то потенциальному кандидату, имевшему к ней отношение, следовало отказаться либо от торговой деятельности, либо от места в палате. Так или иначе, но новые сенаторы, в точности как и уже действующие, будут представлены исключительно мелкопоместной знатью, в то время как коммерсанты останутся за бортом.