Луций Цезарь хоть и начал войну на юге с неудач, но хотя бы остался в живых. Его коллеге Лупу, воевавшему на севере, повезло меньше. Тот, казалось, занимал самое выгодное положение, чтобы добиться успеха. В легатах у него ходил Гай Марий, приходившийся ему дядей. И хотя рядом с ним в шатре главнокомандующего находился столь бесценный актив, Луп им так и не воспользовался. Перед тем как вступать в бой дядя посоветовал племяннику помуштровать новобранцев, но тот, сгорая от нетерпения, от его рекомендаций отмахнулся. И в итоге сначала потерял целое подразделение, высланное в дозор, а потом, когда римляне вышли к реке Толен, марсы заманили в засаду уже их основные силы. Марий, двигавшийся ниже по течению, заметил плывшие в воде трупы и бросился на помощь. Затем взял ситуацию под свой контроль, перегруппировал выживших и встал укрепленным лагерем. Первый раз за более чем десять лет Гай Марий вновь возглавил армию.

Но у него в сенате было полно врагов, совершенно не желавших, чтобы он отдавал приказы войскам. Поэтому его члены, дабы Марий не мог единолично командовать на севере, послали к нему Квинта Цепиона. Цепион-младший, сын того печально известного Цепиона, из-за которого случилась катастрофа в Араузионе, обладал порывистым, несносным характером. Прибыв на север, он решил наплевать на все советы Гая Мария. Это высокомерное презрение привело его к погибели – в точности как когда-то его отца.

Когда Цепион присоединился к походу, предводитель марсов Силон бесстрашно подъехал к римскому лагерю и потребовал аудиенции. В разговоре с Квинтом он назвал эту войну безнадежной и сообщил о своей готовности переметнуться обратно на сторону римлян. В качестве доказательства своей искренности он предложил лично отвести Цепиона и показать ему лагерь марсов. Кроме того, он доставил с собой двух детей, якобы его собственных, и оставил их на попечение римлян в качестве залога. В сопровождении небольшого отряда Цепион отправился провести разведку на местности. Но как только кавалькада отъехала на достаточное расстояние от римского лагеря, люди Силона в темноте набросились на Цепиона и убили его. О судьбе детей история умалчивает.

После убийства Цепиона Силон попытался втянуть Мария в бой, как когда-то тевтоны при Аквах Секстиевых. «Если ты, Марий, великий полководец, – сказал он, – выходи и сражайся с нам»[221]. Но тот, как всегда, продемонстрировал себя человеком умным и наживку не заглотил. «Если ты великий полководец, заставь меня драться с тобой против моей воли»[222], – ответил он на слова Силона. Позже Мария будут обвинять, что в преклонном возрасте он стал трусом, но, глядя на всю его карьеру, мы прекрасно понимаем, что он никогда не согласился бы умереть в битве, срежиссированной совсем не им. Гай Марий никогда не считался блистательным генералом, таким как Александр Македонский, Ганнибал или Сципион Африканский, но при этом всегда так тщательно готовился и с такой скрупулезностью реализовывал свои планы, что выигрывал войны, которые не мог выиграть никто другой. И к концу года опять повторил свой успех, обеспечив Риму первую победу над марсами.

Тем временем проконсул Секст Цезарь вел свое войско к Аскулу, где вся эта заваруха и началась. В качестве главного легата при нем выступал подающий надежды novus homo, которого прикомандировали к нему потому, что в тех землях располагались все владения его рода. Звали его Гней Помпей Страбон. Он был отцом и предтечей Помпея Великого, хотя на тот момент его сын еще не вышел из подросткового возраста и лишь готовился к своему первому походу. Наконец, легионы осадили Аскул, но зимой Секст Цезарь заболел в лагере какой-то болезнью и умер. Командование армией в итоге неожиданно перешло к его легату Помпею Страбону.

В Риме известия обо всех этих поражениях и кончинах вызывали тревогу. В течение 90 г. до н. э. «на долю обеих воюющих сторон выпало множество кровавых убийств, осад и разграблений городов, победа оставалась то за одной из них, то за другой… не отдавая ни одной из них гарантированного перевеса»[223]. На фоне роста потерь сенат принял закон, предписывавший хоронить погибших там, где они пали, а не везти в Рим – чтобы не пугать новобранцев. Не время было отбивать у кого-то охоту служить в легионах.

Когда сенаторы сами спровоцировали эту войну с италийцами, до них вдруг дошло, что Рим вот-вот потеряет контроль практически над всем полуостровом. Вопрос предоставления им гражданства витал в воздухе уже лет пятьдесят, но отвергался каждый раз, когда его поднимали. Однако теперь, когда возникла жизненно важная необходимость не допустить присоединения к восстанию других племен, римляне, наконец, уступили и разрешили союзникам получить гражданство.

Возвратившись в Рим для надзора над выборами следующего года, консул Луций Цезарь провел в Народном собрании законопроект, известный как Lex Julia, т. е. Закон Юлия. В соответствии с этим правовым актом каждый италиец, еще не взявший в руки оружие, мог получить полноценное римское гражданство. Хотя новичкам даровались в полном объеме права римских граждан, включая защиту от произвола и злоупотреблений, равно как и возможность голосовать в Народном собрании, сенат все же не удержался от тонкого подвоха. Все население Италии планировалось свести в десять новых триб, которые всегда будут голосовать в Народном собрании последними. Поскольку процедура волеизъявления продолжалась только до тех пор, пока основные трибы не обеспечат большинство голосов, тех, кто значился в списках последними, очень редко приглашали к урнам. Сенат лишь хотел сделать италийцев римскими гражданами, но никак не позволить им взять под свой контроль республику. Но это была тема дальнейших дебатов – пока же было важно сообщить, что римляне прогнулись и гарантировали всем гражданство.

После обнародования Lex Julia Луций Цезарь провел выборы консулов 89 г. до н. э., одним из которых стал Помпей Страбон. Коллеги недолюбливали этого сурового, амбициозного «нового человека», но отрицать его очевидный военный талант все равно не могли. Страбона скроили по тому же образцу, что и Мария, – провинциальным амбициозным novus homo, воспитанным для войны и презиравшим изнеженных сенатских стариков. Семейные узы связывали его предков с Пиценом, что позволяло ему использовать личное влияние с тем, чтобы закончить войну. Но перед отъездом Страбон провел через Народное собрание законодательную инициативу, в одностороннем порядке предоставлявшую Латинское право всем племенам Цизальпинской Галлии к северу от реки По. После Кимврских войн туда на жительство переехало много италийцев, но большинство из них вообще не имели практически никаких прав. Это Lex Pompeia не только предотвратил распространение войны на север, но и обеспечил Страбона поддержкой широких масс, которой он мог заручиться, чтобы продолжить войну с Аскулом, а заодно приготовиться к любому дальнейшему развитию событий.

Как только Страбон вернулся в Аскул, подающий надежды трибун Гней Папирий Карбон поспособствовал принятию еще одного закона, известного как Lex Plautia Papiria. Этот юный Карбон был сыном того самого Карбона, которого в 111 г. до н. э. довел до самоубийства Антоний, и племянником другого Карбона, тоже доведенного до самоубийства Крассом в 119 г. до н. э. Поэтому в том, что он питал к ленивой оптиматской швали такую ненависть, нет ничего удивительного. Делая в политике свои первые шаги, Карбон провел закон, расширявший римское гражданство даже на те племена, которые взяли в руки оружие. Правовой акт даровал полноценное гражданство Римской конфедерации и на момент одобрения закона проживавшему в Италии, кто в течение шестидесяти дней вернется домой и явится к претору»[224]. Взятые вместе, два вышеозначенных закона преследовали цель предотвратить дальнейшее разрастание восстания – но никоим образом не отменяли того факта, что вокруг по-прежнему было полно италийских мятежников.