– Он же ушел, – сказала гарпия. – Умер.

– Нет, – отозвалась Калио, – не совсем.

XXXI

CHAFFER (среднеангл.)

Торговаться, обсуждать условия сделки

Даже при перекошенной двери, пропускающей понемногу усиливающийся лунный свет, внутри хижины стояла полутьма, которая сгущалась в углах и под потолком до полной черноты. Впрочем, здесь было бы сумрачно даже без вмешательства природы – настолько крошечными были окошки, а угасание дня лишь усиливало общую атмосферу упадка. Церера заметила кровать, затянутую паутиной, давно заброшенный камин, письменный стол и стул, причем последний лежал на боку со сломанной спинкой.

В центре комнаты стояли два огромных стола, заляпанных застарелой кровью, которая с годами выцвела до тускло-коричневого цвета. В деревянную столешницу каждого было вделано острое лезвие, похожее на нож гильотины. Рядом со столами стояла стойка с ножами и какими-то хирургическими инструментами, еще больше которых было разбросано по полу, тоже потемневшему от ржавчины и крови, а также множество флаконов, колб и пробирок, покрытых налетом пыли. С потолка свисала система канатов и шкивов, тогда как полки были уставлены стеклянными банками и бутылками с пожелтевшим консервантом, в каждой из которых плавали различные части тела: в одном сосуде уши, в другом глазные яблоки… В третьем – единственное неподвижное сердце.

А на стенах были укреплены головы детей и животных – жертв Охотницы, которая некогда называла этот склеп своим домом. И хотя их глаза были сделаны из стекла, Церере все равно казалось, что они хранят какую-то память об их последних мгновениях, полные страха перед всем, что было, и тем, что только могло быть.

– Помоги… Мне… – снова позвал голос. – Пожалуйста!

Доносился он со стены над камином. К Церере обращалась одна из голов, приделанная к своей доске отдельно от остальных. Церера пересекла комнату и встала под ней. Это была голова не ребенка и не животного, а взрослой женщины с длинными черными, белыми и серебристыми волосами; и ее глаза были не стеклянными копиями, а ее собственными. Голова была аккуратно отделена от тела у основания шеи, и обнажившаяся плоть красновато поблескивала.

– Чего вы от меня хотите? – спросила Церера.

– Воды… Дай мне воды…

Церера заметила у камина наполовину наполненное ведро. Окунув в него палец, она попробовала каплю его содержимого и обнаружила, что вода довольно противная на вкус, но не совсем уж застоявшаяся. Церера встала на то, что осталось от стула, поднесла к губам женщины ковшик и наклонила его. Женщина жадно проглотила воду – только лишь для того, чтобы та вылилась из перерезанного конца ее пищевода, но и этого оказалось достаточно, чтобы смочить пересохший рот и сделать ее речь более внятной.

– Вы Охотница, насколько я понимаю? – спросила Церера, спускаясь со стула на пол.

– Я была Охотницей, – ответила женщина. – Теперь я ничто – точно так же, как и ты.

«Она услышала меня, – подумала Церера. – Она уловила мои мысли. Надо быть с ней поосторожней».

– Не стоит вести себя так невежливо – по крайней мере, не после того, как я дала вам воды.

– И чего тебе это стоило? – возразила Охотница. – Минутку твоего времени. Но ты права: то, что я сказала, могло обидеть тебя, и я сожалею об этом.

– Кто это с вами такое сделал?

– А сама-то как думаешь? Те твари в лесу: и мои дети, и их собственные. – Ее взгляд метнулся влево, где на каменной каминной полке стоял флакон с каким-то прозрачным бальзамом. – Какими же умными они оказались, и какими жестокими… Они отделили мне голову от тела – это мне-то, подарившей им жизнь, в которой они могли стать всем лучшим, что есть и в человеке, и в животном! – и нанесли на рану бальзам, который и поддерживает во мне жизнь. Некое проклятье выпало мне, поскольку этот флакон никогда не пустеет, и поэтому я не могу умереть, только если они сами мне этого не позволят. А они, – добавила голова, – мне этого не позволяют.

– Если они и жестоки, – возразила Церера, – то научились этому от вас.

– Может, ты и права. В конце концов, если кто-то создает монстров, то не стоит удивляться, если они ведут себя именно так. Но я никогда не была настолько зла к ним, как они ко мне, и это слабое оправдание такому их поведению. Их страдания были недолгими, и, когда я убивала, это было делом одного мгновения. Но меня они травят уже целую вечность, и конца этому не видать. Если, конечно, ты не решишь мне помочь.

– А зачем мне это делать?

Охотница улыбнулась.

– Потому что, как и любой хороший охотник, я давным-давно уже научилась сливаться со своими охотничьими угодьями воедино – чуять, слышать и ощущать изменения в них. Фундамент этого дома глубокий и старый. Скобы, удерживающие мою голову на месте, утоплены в его стенах, а эти стены сидят глубоко в земле. Я знаю то, чего не знают другие, и я слышала, как произносили твое имя: Церера. Разве это не так?

Церера не стала этого отрицать.

– Кто произносил мое имя? – спросила она. – Тот, кто привел меня сюда?

– Ага, – оживилась Охотница, – выходит, у меня есть информация, которая тебе нужна, но вот что ты можешь предложить взамен?

– Я не собираюсь с вами торговаться, – сказала Церера. – Вам нельзя доверять.

– Но ты ведь хочешь вернуться домой? Хочешь снова увидеть свою дочь? Да-да, и про нее я тоже знаю. Чем дольше ты остаешься здесь, тем быстрей она угасает. У нее нет твоего голоса, чтобы читать ей вслух, говорить, что она любима, умолять ее вернуться к тебе. Она считает себя нежеланной – обузой, от которой ты предпочла бы избавиться.

– Это неправда!

– Я верю тебе, – произнесла Охотница, – хотя другие могут оказаться и не столь доверчивыми. Но только кто скажет твоей дочери, запертой в застывшем теле, что эти ее страхи не соответствуют действительности? Когда тебя нет рядом, кто сможет любить ее так, как любила ты, и кто будет любить тебя так, как любила она? В твоем мире ты мать, а она – твоя дочь. А здесь ты ничто. Это может быть и жестоко, но это не ложь.

Каждое слово Охотницы резало Цереру, будто ножом. Если б в них не было правды, они не смогли бы причинить ей такую боль.

– Тогда спрашиваю еще раз, – сказала Церера, – чего вы от меня хотите?

– Чтобы мне дали такой же шанс, какой я давала своим детям в лесу, – ответила Охотница. – Слиться с телом животного, а затем быть