из нее темную нить, которая извивалась в острых металлических губках, словно червяк.

– Перестаньте, – пролепетала Церера. – Пожалуйста, перестаньте!

– Она проснулась.

Это был голос Лесника.

– Так усыпи ее еще раз, – приказала женщина.

– Ты уверена?

– Ну давай же!

Другой голос – постарше, мужской:

– Слишком много, и мы потеряем ее.

– Слишком мало, – отозвалась женщина, – и операция убьет ее.

На рот и нос Цереры наложили влажную тряпку. Пахло от нее какой-то кислятиной, и она стала вырываться, потому что ей показалось, будто она вот-вот задохнется.

– Дыши, – приказал Лесник. – Просто дыши.

Церера так и сделала – и опять куда-то провалилась.

* * *

Свет, но какой-то неуверенный: мерцающий, слабый, едва способный перебороть темноту.

Из последних сил сражающийся с ней и терпящий поражение.

Готовый в любой миг окончательно угаснуть.

Церера находилась в каком-то туннеле глубоко под землей. Свет исходил из грота впереди нее. И еще звуки – плач крошечного ребенка, и этот ребенок и был светом. Вокруг него перемещались какие-то силуэты, искаженные его сиянием. Они пели – пели друг другу, пели, чтобы успокоить младенца, которым питались. Они были так прекрасны – прекрасны, как пауки, прекрасны, как акулы.

Прекрасны, как сама Смерть.

Калио тоже была там – стояла в сторонке, наблюдая, но не участвуя, и Церера ощутила чувство обиды и отверженности дриады. Что-то произошло – то, что оставило Калио несчастной и отчаявшейся, но в то же время очень сильно, просто-таки невероятно сильно ее разозлило.

Пение резко оборвалось. Все изменилось. Кормящиеся насторожились, почуяв незваного гостя – пытаясь понять, кто бы это мог быть; Калио тоже, силясь обнаружить чье-то невидимое, едва ощутимое присутствие, а ребенок уже умирал. Церера попыталась разглядеть лица, но не смогла. Смерть младенца означала также и конец свету, но перед тем, как погрузиться в кромешную тьму, она уловила разницу настроения – ярость, ненависть.

Эти существа были мстительны. И они приближались.

* * *

– Церера! Церера, проснись!

– Она не двигается.

– Тем не менее дышит. Хоть что-то…

– Я же вас предупреждал, что доза чересчур велика! Она ведь еще совсем дитя.

– Нет, она не просто дитя. Церера! Церера!

* * *

Церера сидела на толстом древесном суку. Рядом с ней пристроилась ночная цапля, а по траве и кустам внизу кралась Калио, придерживаясь самых глубоких теней. Церера могла различить вмятину в черепе дриады, отмеченную открытой раной, все еще влажной от сока. Калио остановилась под деревом и посмотрела вверх, но ее взгляд остановился на цапле, а не на Церере.

«Ага: я вижу тебя, но ты не видишь меня! Твоя интуиция сильна, но все же недостаточно сильна, чтобы сделать видимым то, что невидимо – по крайней мере, сейчас».

Цапля взмыла в воздух.

«Очень мудро. Она убила бы тебя, подвернись ей такая возможность. Убила бы тебя, чтобы посмотреть, как ты умираешь, а потом питалась бы тобой, пока твоя жизнь утекала прочь, – точно так же, как те другие поступили с ребенком, а еще со старым оленем, – потому что это ведь было их рук дело, разве не так?»

Калио тряхнула головой, словно чтобы избавиться от неприятного шума в ушах, и двинулась дальше.

«Только они ведь не такие, как ты, – не так ли, Калио? Вот почему они отвергли тебя. Вот почему ты такая озлобленная… Они – другие, они выше тебя, и они решили напомнить тебе об этом. Хотя на самом-то деле они ничем не лучше тебя – может, и не такие, как ты, но ничуть не лучше».

«Нет – они намного, намного хуже».

* * *

– Церера! – Это был Лесник. – Церера, ну вернись же к нам наконец!

«Еще секундочку… Мне здесь нравится».

* * *

Какой-то лабиринт, он же библиотека. Хитросплетение книг, историй уже рассказанных и лишь ожидающих, чтобы их рассказали. Огромные стеллажи с ними, уходящие во мрак, и к ним всегда добавляются новые, потому что жизнь каждого человека состоит из историй, накладывающихся друг на друга, переплетающихся между собой. Мы ведь не просто существа из плоти и крови, равно как и книга – это не просто чернила, бумага и картон. Мы – персонажи сказок и небылиц. Мы существуем как повествования. Именно так мы и понимаем мир, и именно так нас и следует понимать.

По этому лабиринту – не какой-то там путанице проходов и переходов, где до цели можно добраться разными путями, ведь к сердцу настоящего лабиринта всегда ведет лишь один-единственный верный путь – бесшумно продвигался призрак. У него больше не было формы или чего-то постоянного, и все же он продолжал существовать. Он был столь же реален, как и этот лабиринт, который был отражением его разума, а книги в нем были воплощением его воспоминаний.

Вы можете уничтожить книгу. Можете сжечь ее, можете разорвать в клочки и пустить их по ветру, можете вымачивать ее в воде, пока она не превратится в кашицу, а чернила не сделают воду черной, но вам не под силу уничтожить содержание книги или идею книги – пока есть те, кому не все равно, пока есть те, кто помнит…

Пока есть те, кто читает.

И вы не сможете уничтожить истории, если только не уничтожите всех людей до единого – хотя некоторые уже пытались.

Лабиринт историй: уже рассказанные истории, пока лишь разворачивающиеся истории, истории, еще только готовые родиться.

«Теперь я все это вижу», – подумала Церера.

– И я тебя вижу, – произнес Скрюченный Человек.

* * *

Очнувшись, Церера увидела перед собой Лесника. Он улыбнулся ей и крепко сжал ее правую руку, радуясь тому, что она наконец вернулась. Левая рука Цереры, высунувшаяся за край кровати, на которой она лежала, была перевязана до локтя чистым белым полотном. Боль по-прежнему глухо пульсировала в ней, но терпимо. Из-за плеча Лесника выглядывала темнокожая женщина. Вид у нее был почти такой же измотанный, какой чувствовала себя Церера. В руках она держала миску, накрытую тканью, которая была заляпана чем-то красным и черным.

– Ну наконец-то, – произнес Лесник.

Церера попросила воды. Лесник помог ей отхлебнуть из глиняной чашки, а затем вытер пролившееся мимо.

– Я видела их, – сказала Церера, осушив чашку досуха, – под землей. А еще видела ребенка и слышала его плач. Они питались им, высасывали из него жизнь – до тех пор, пока ему больше нечего было отдать, и тогда он умер. Кто они?

Улыбка Лесника исчезла, и он переглянулся с женщиной.

– Отдохни еще немного, – сказал он. – Тогда и поговорим, обещаю.

Лесник попытался высвободить руку, но она не отпускала.