* * *

Рюкзака не было. Проспал.

Наивно надеясь, я рыскал в камнях, потея, лазил по склонам, заглядывая в колючие заросли.

Нету.

Нигде.

Попал.

Вечерело. Сосны тянули длинные тени; царило оранжевое; плоскость скалы делалась четче, как если бы кто-то плавно увеличивал резкость.

Дул ветер.

Хотелось есть.

Хотелось выпить горячего.

Знобило.

Я вдруг почувствовал такое отчаяние, какое, наверное, чувствует астронавт, чудом уцелевший при аварийной по садке лунного модуля.

Одиночество.

Оторванность.

Безнадежность.

Наверху, по трассе, прошла красная легковушка.

Так. Так. Ладно. Спокойно. Двадцать гривен в кармане. Носовой платок, спички и ножик. Железнодорожный ключ. Пакет табака. Уже хорошо. Слава богу, свитер под головой был, а то б и его сперли. Так. Ночевать двину в альплагерь, а там посмотрим. Ничего. Прорвемся.

Спасатели из альплагеря подарили мне брезентовый рюкзачок, одеяло и железную кружку-гестаповку.

Шустрый прапор, с которым я шел в Новый Свет, вынес с территории части армейский котелок с подкотельником и заношенную афганку с дырочками на погонах.

Столовую ложку я умыкнул в столовой.

Чайную — в чайной.

Симпатичная тетка, в благодарность за поднесенную сумку, презентовала литр козьего молока и сыр, завернутый в соленую марлю.

Рис, сахар и чай я купил в продуктовом.

Зубную щетку, пасту и мыльницу с мылом — в хозяйственном.

Пока тянулись за пастой, сунул в карман станок.

Полотенце, оглянувшись по сторонам, сдернул с веревки…

Насвистывая «Мост через реку Квай», спустился к морю.

Старая, добрая курортная архитектура Советов: мощенная плиткой набережная, балюстрада над пляжем, засыпанный сухими листьями мрамор. Кафе еще не открылись, на столах громоздились стулья, и два молодых татарина аккуратно вывязывали плетенную из тростника изгородь. На пляже красили катера.

Парни в неопреновых комбинезонах несли гулкие акваланги. Поодаль, в бухте, выбрасывая фонтаны, вертелись на гидроцикле.

Огибая гору, шла вырубленная в скале дорожка. Море выглядело рекламным проспектом и, вопреки рассудку, манило зеленью хрусталя. На изгибе, за ограждением, обрывался металлический мостик. Выныривала из воды лестница.

Никого.

И каждый камень на дне.

Я стоял, собираясь с духом. Под горлом екало.

Как?

А?

Рюкзак с плеч, одежду сверху. Полотенце на ограждение, чтобы сразу, протянув руку…

Холод железа подошвами.

Адреналин.

Высоко.

Метров шесть.

Вперед ногами. Ну? Раз… два…

У-у-у-ух!

Ожог.

Лед.

Апноэ.

В облаке пузырей вверх. Вдох судорогой — кх-х-х-х.

И еще раз — кх-х-х-х.

Потом вспомнил — у-у-уй…бля!

Лестница!!!

Оборот на сто восемьдесят: где?

Вот.

Метрах в трех.

Доплыл, стуча руками.

Пока плыл, привык. Вылез на пару ступенек, подумал и опять отцепился.

Гребок. Еще. Теперь с головой. И обратно.

Замерз. Напротив огромный грот — не пошел: холодно. Бегом на солнце. И по тропе вверх-вниз, вверх-вниз — к Голубой бухте, греясь движением…

Вот она, красотища! Выжженное, в пятнах зелени, седло мыса; сбросы обрывов; пологий взлет к пику вершины. Черная дуга пляжа. Оползни склонов с островами хвои между ними. И море — жидкое стекло голубой зелени до самого дна.

Вон там стояли пираты двадцатого века, а там наши брали их пулеметную точку. Здесь же был форт из «Острова сокровищ». Взбираясь по сухим склонам, я то и дело узнавал ракурсы старых фильмов.

Это моряк. Одежда у него морская.

Я полагаю, ты не думал встретить здесь епископа?

Дерево. То самое. Широкое, раскидистое — знакомое.

Это же компас! Ха-ха… еще одна шутка старины Флинта…

Под деревом пляж; дикий. Россыпи валунов, притопленный лабиринт рифов, кострища и лежки в нишах. А дальше тупик: столбы скал, расклиненные в узостях глыбы, вцепившиеся в трещины клочки сосен.

Неприметная тропка выводила к террасе, укрытой кронами; под нависающей скалой лежал слой игл и чернел сложенный кольцом очаг из камней. Над кручей висел обрубок сухого дерева. Местечко что надо: ровное, мягкое, неприметное — остаюсь и ночую.

Остаток дня я провел на ковре из сосновых игл. Лежал, пил чай, сидел, свесив ноги, на дереве, глядя, как меняет цвет море внизу. Под вечер в бухту вошли дельфины. Они плыли у самого берега — огромные, гладкие, пыхающие конденсатом на выдохе, — сбивая в кучу и хватая поблескивающую серебром рыбу, работая четко и слаженно, словно овчарки или хорошие хоккеисты.

Рвануло эмоциями. Хотелось петь, свистеть, хохотать, кричать «йах-ха!» и швырять вверх шапку, но я продолжал сидеть в развилке сухой сосны, дрожа от бушующих внутри эндорфинов и боясь спугнуть этих ладных, обтекаемых, источающих позитив серых зверюг, которых я впервые видел вживую, ощущая бешеный драйв эффекта присутствия. Вспомнился Мелвилл, — уж если при виде их не издадите вы троекратного «ура!», то дело ваше плохо, и да поможет вам бог, ибо неведом вам дух божественного веселья, — и мороз по коже: как в мою шкуру влез, дьявол!

Захотелось вина. По тропе, в обход, можно успеть — магазин как раз на окраине. Я быстро собрался, закинул рюкзак за спину и, съезжая по иглам, вылез наверх.

Сокол светился, как мандарин. Небо над ним выгорело. Пологий северный склон скатывался в долину серо-зеленым, выцветшим камуфляжем, в ложбинах лежали глубокие тени. Солнце склонялось; оранжевые зеркала темнели, насыщаясь красно-кирпичным и неуклонно уходя в черное. Вечерело. В распадке вилась дорожка пересохшего русла; песок белел в сумерках; узловатые ручищи корней втыкались в ботинки.

Успеть бы.

Взлет на спину горы, растоптанная грунтовка, коробка лесничества за проволочной сеткой. Никого, хорошо. Шлагбаум поперек, освещенные окна и витрина продовольственного в цоколе пятиэтажки.

Успел.

«Сурож», пожалуйста.

Четыре пятьдесят.

Прошу.

Еще что-нибудь?

Нет, спасибо.

Крепленый, массандровский… На выходе я уцелил пустую пластиковую двухлитровку, вернулся, попросил наполнить водой. Сунул бутылки в потяжелевший рюкзак и двинул по темноте обратно.