Квентин проснулся рано. Солнце еще не взошло, но на востоке уже светлело в отличие от плоского мира Филлори, где солнце катится как по рельсам.

Все было серым: песок, деревья и море. Под серым пеплом костров тлели красные угли. Все спящие как будто свалились откуда-то сверху. Поппи скинула с себя одеяло и спала, скрестив руки на груди, как изваяние рыцаря на гробнице.

В самый бы раз заснуть снова, но Квентину не терпелось отлить. Он рысцой перевалил через гребень дюны, спустился немного и решил добежать до луга.

С недвижной тишиной утра было что-то не так. Всякий владеющий навыками магического прозрения — то есть очень немногие — разглядел бы бледно-голубую черту, бегущую по краю леса, как проволочный силок. Волшебники проложили ее вчера; если наступишь на нее, можешь упасть без памяти. Один дикий кабанчик уже попался.

Даже насекомые не жужжали. Квентин чихнул — у него проявилась легкая аллергия к каким-то местным растениям, — протер глаза и заметил, как что-то скрылось в лесу. Раньше это существо, видимо, стояло не шевелясь и смотрело, как он писает. Большое, с матерого кабана.

Квентин завязал штаны (молний в Филлори не знали, а объяснить гномам, что это такое, не представлялось возможным), дошел до голубой линии и вгляделся. В лесу еще стоял мрак, но четвероногую тень с большими копытами он все-таки различил.

Начинается, что ли? Квентин осторожно, как оголенный провод, переступил невидимую черту и углубился в лес, уже догадываясь, кого преследует.

— Эмбер! Погоди, Эмбер!

Бог, не переставая рысить, оглянулся через плечо.

— Да стой же.

Бога-овна, насколько знал Квентин, не видели в Филлори с самого воцарения брекбиллсцев. Похоже, он полностью оправился от трепки, которую задал ему Мартин Чегуин. Даже задняя нога, которая Квентину запомнилась сломанной, зажила, и овен совсем не хромал.

К Эмберу Квентин питал смешанные чувства. Он оказался не таким, как изображался в книгах, и Квентин до сих пор не простил ему, что тот не спас их — не спас Элис — при столкновении с Мартином. Просто не мог, как видно, спасти, но какой же ты бог, если не возглавляешь пищевую цепочку в своем собственном мире?

Баран, одно слово. Квентин не очень на него злился, просто не желал ему поклоняться, как Эмбер привык. Был бы всемогущим, так спас бы Элис, а раз ты не всемогущий, фиг тебе поклонение.

Но если Эмбер здесь, они на верном пути. Скоро все станет вполне реальным, верней, филлорийским. В любом из двух вариантов — чарующе-волшебном или темном и страшном — следует ожидать указания свыше. Огненного столпа или дымного дерева.

Эмбер вел Квентина в гору, в глубь острова. Чувствуя, что Квентин запыхался, он остановился на середине склона. Над горизонтом прорезался розовый краешек солнца, внизу курчавился лес.

— Спасибо. — Квентин оперся было на Эмбера, но передумал — слишком уж фамильярно. — Привет, Эмбер, как дела?

— Здравствуй, дитя мое.

Его гулкий бас тут же перенес Квентина в недра Гробницы Эмбера. Ощущение не из приятных: не хотелось бы ему снова там оказаться.

— Подумать только, где мы с тобой встречаемся.

— Наша встреча не случайна. Нет ничего случайного во вселенной.

В этом весь Эмбер: никаких тебе светских фраз. Он снова двинулся в гору. Интересно, знает ли божество, что правители Филлори за глаза его кличут Бяшкой?

— Да, вероятно, — туманно и не совсем утвердительно сказал Квентин. — Но как ты сюда попал?

— В Филлори я всюду дома, дитя мое.

— Это понятно, но ведь ты мог бы просто перенести нас сюда — не пришлось бы морем пилить.

— Да. Мог бы.

Ладно, проехали. «Мунтжак» стоял в бухте, как кораблик в бутылке, на берегу виднелись костры и одеяла, но Эмбер шпарил вверх, не давая полюбоваться видом. Ему хорошо, он баран. Может, разрешит сесть на себя верхом? Нет, вряд ли.

— Я вот думаю насчет этих семи ключей… Если ты вездесущий и всеведущий, что ж ты сам их не соберешь? Если для королевства это жизненно важно? За полчаса бы управился.

— Здесь действует Высшая Магия, дитя, а ей подчиняются даже боги.

— А-а, ну еще бы. Я и забыл. — Высшая Магия появлялась на сцене каждый раз, когда Эмбер не хотел что-то делать или в сюжете появлялась дыра.

— Не думаю, что ты понимаешь это, дитя. Есть вещи, которые должен делать человек, а не бог. Тот, кто исполняет предназначение, не просто находит что-то — он становится кем-то другим.

Квентин остановился передохнуть. Оранжевая полоса легла вдоль всего восточного горизонта.

— Кем же это?

— Героем, Квентин. — Они возобновили подъем. — Филлори, кроме богов и королей с королевами, нуждается в герое и в семи ключах, которые тот добудет.

— Немного же ему нужно.

— Ему нужно все.

Эмбер тяжеловесно, но величественно перепрыгнул на скальный купол, оказавшийся вершиной горы. Его глаза, взиравшие на Квентина сверху вниз, формой напоминали арахис — овцам, кажется, нужен такой разрез, чтобы засекать волков периферическим зрением, но все равно не по себе как-то.

— Ничего себе запросы.

— Филлори требует то, в чем нуждается. А чего просишь ты, Квентин? Что нужно тебе?

Квентин приготовился к очередной порции упреков и псевдомудрости, но Эмбер неожиданно задал дельный вопрос. Действительно, что? Он хотел вернуться в Филлори — и вернулся. Сначала рвался назад в Белый Шпиль, а теперь вроде бы нет. Испытал настоящий ужас, чуть было не лишившись Филлори, но в конце концов нашел путь назад. Теперь он ищет ключи. Хочет, чтобы его жизнь была интересной и прошла не напрасно. Хочет помочь Джулии. На все для нее готов, знать бы только, что делать.

— Похоже, я хочу быть героем. Как ты и сказал.

Эмбер обернулся мордой к восходящему солнцу.

— Хорошо. У тебя будет шанс.

Квентин тоже залез наверх и стал смотреть на восход. Он хотел спросить Эмбера, что сейчас происходит на другом краю света и есть ли у Филлори край, но Эмбера больше не было: он стоял на вершине один.

Ничего себе — взял и пропал. Квентину его почти что недоставало. Всегда лестно побыть рядом с богом, даже когда бог — это Эмбер.

Потянувшись, он спрыгнул с валуна и поскакал вниз, на берег. Ему не терпелось рассказать об этом другим, хотя все происшедшее уже начинало казаться сном — такие снятся утром при задернутых шторах, когда ты уже наполовину проснулся, и вспоминаются вечером, когда снова ложишься спать. Интересно, встали ли уже остальные — может, удастся вздремнуть еще.

Перемены в пейзаже ему следовало бы сразу заметить, но в гору он взбирался ускоренным темпом, беседуя на ходу с богом, да и натуралистом отродясь не был. Разницы между приметным буком и столь же приметным вязом он, хоть убей, не увидел бы.