– Спасибо, Лаврентий Павлович. Курю, но уже неделю не дают папиросы. Я очень просил, но не дают. – Профессор говорил застенчиво, но визгливо, на одесский манер, по-старчески брызгаясь.

– Ну, сами понимаете, здесь не ресторация, чтобы с врагами народа цацкаться. И так советская власть к вам чрезмерно милосердна. Вас кормят и даже не бьют.

Принесли чай и папиросы, профессор сделал несколько жадных глотков. Он выглядел очень старым, даже для своих шестидесяти шести лет. Всклокоченные черные волосы, седая щетина ошметками разбросана по скукоженной физиономии, из длинных ушей с обвислыми мочками торчит тонкий грязный волос. Кривой ослиный рот полуоткрыт, обнажая изъеденные никотином редкие гнилые зубы. Збарский сутулился, словно стараясь спрятать голову, и, забывшись, ковырялся левым указательным пальцем в носу. Костюм на нем блистал жирными подтеками, дурной запах, который источал профессор, дотягивался до Берии.

– У вас будут какие-то еще просьбы, кроме папирос? – Берия теребил ручку.

– Лаврентий Павлович, – Збарский отодвинул стакан и растер навернувшуюся слезу, – мне сказали, что, если я не признаю вину, арестуют жену и детей.

– Так зачем же вы упорствуете? Давно бы признались в связях с германской разведкой и обезопасили свою семью. – Берия впился глазами в собеседника.

– Как признаться?! Это же расстрел! – губы профессора дрожали, и слезы текли из глаз.

– А как вы хотели, любезный? Надо уметь жертвовать собой ради тех, кого любишь.

– Я всю жизнь честно служил советской власти. – Збарский, трясясь, упал на колени. – Прошу вас, спасите меня. Это все ложь, все эти мерзкие доносы – ложь! Я знаю, кто на меня донес. Абрам Смирницкий, мой племянник, я вытащил его из Львова, помог с квартирой, дал место в лаборатории, а он всегда мне завидовал. Прошу вас, помогите мне! – Збарский, рыдая, обхватил ногу Берии. – Я не переживу, если семью арестуют. Пожалуйста, прикажите, пусть разберутся в деле, пусть меня освободят. Умоляю вас.

– Хватит, сядьте, – Берия брезгливо отнял ногу. – Я здесь как раз, чтобы во всем разобраться.

– Да, да. Простите меня, – Збарский заискивающе заглянул в глаза Берии, вытер о рукав слезы и сел на край привинченной к полу табуретки.

– До недавнего времени вы руководили лабораторией при Мавзолее.

– Точно так, – пролепетал профессор.

– Меня интересует, как она устроена.

– Конечно, я вам все расскажу. Ну, конечно же, конечно. А что именно вас интересует?

– Меня интересует помещение, которое находится за торцевой стеной усыпальницы, – Берия впился глазами в собеседника.

– Я… я не могу, – слезно пробормотал профессор.

– Что?! – Берия даже растерялся.

– Лаврентий Павлович, при всем к вам уважении, поймите меня правильно, это государственная тайна, и, если вы об этом спрашиваете, значит у вас или нет к ней допуска, или вы меня испытываете. Но я не могу…

– Слушай сюда, сволочь. Мне достаточно пошевелить пальцем, и всю твою семью сгноят в ГУЛАГе. Как думаешь, долго они там протянут?

– Вы злитесь, а злость затмевает разум. – Збарский вытянул шею и прикурил потухшую папиросу.

– Да ты, мышь паскудная! Да я! – Берия налился, как гранат, и сжал кулаки.

– Простите, но вы до сих пор думаете, что можете на что-то повлиять, а смерть страшна и конечна, – профессор странно улыбнулся.

– Но ты же минуту назад ползал у меня в ногах, умолял сохранить тебе жизнь, – ошарашенно пролепетал Берия.

– Это лишь ваш шаблон, ритуал принятия решений. Одним для аппетита подавай «Шато Марго», другим – слезы и унижения. Но и то, и другое всего лишь ритуал, условность, блеф.

– Что?! – Берия осекся, с замиранием сердца наблюдая, как затравленная физиономия профессора обретает новые, нечеловеческие черты.

– Надо сказать, что вы оказались способным учеником. Не думал, что сможете меня отыскать. И разрешите полюбопытствовать, какое обращение вам более приятно, ведь ты носишь имя, будто жив, но ты мертв.

Берия вжался в стул, спасительно уставившись в свои золотые часы.

– Я хочу знать все! Что это за дьявольский эксперимент и кто ты, черт побери, такой?

– Смею вас заверить, что человек имеет право не знать то, что его уничтожит, – величаво изрек Збарский.

– Что? – в бессилии прошептал Берия.

– Всякая правда, о которой вы не догадываетесь, убийственна. Истина – всегда горе для непосвященного. Истина под силу лишь избранным. Блаженно не ведайте, и будет в вас покой и радость. – Збарский затрясся глухим смехом. – Разрушители мифов, всякие себе на уме историки, писатели, философы, думаете, они – это прогресс? Как бы не так. Они и есть первые могильщики прогресса. Научные террористы, отчаянные искатели правды, которая убивает слабых, а сильных делает бессмертными. Подлинный прогресс осушает реки воды живой, чтобы, выйдя из берегов, они не потопили стада, которые пасем мы жезлом железным. Этот мир существует, пока человеку неведом дух жизни, неведома сила, которой он обладает, неведома энергия сознания, сокрушающая материю, границы времени и выдуманные законы природы. Могучие народы, возомнившие себя богоносными, из века в век будут стираемы с лица земли, как смертельная угроза миропорядку. Свободная воля неизбежно порождает восстания, анархию и хаос. Вырвавшаяся из нежных пут страха и заблуждений идея создает резонанс, способный разрушить столетиями возводимые государственные пирамиды, подобно проклятию, отравляющему и убивающему человеческий организм, – профессор перевел дух.

– Боитесь конкуренции? – к Берии вернулся голос.

– Конкуренция – это борьба равных. Уничтожая сильных, для слабых мы придумали жизнь, смерть, физику, болезни, деньги и прочие наборы глупых аксиом – колючую проволоку для овец, взамен забрав генетическую память и остатки воли, разжигающие сомнения. Глупые и покорные – вот соль земли. Чем субстанция примитивней, тем она жизнеспособней. Глупости не нужны доказательства, а интеллект требует постоянных решений, таких же сложных, как и он сам. Сила и смелость всегда проиграют трусости. Трусость выживет, смелость обречена, сила будет сметена хитростью. Трусливый идиот, скованный псевдоистинами, вот на чем стоит наш мир, в котором нет места потрясениям, революциям и хаосу. Но ты пришел сюда не за этим. Ты хотел знать иное, но когда узнал, понял, что не знаешь ничего. Ты хотел прозреть, но когда увидел, понял, что ослеп. Ты хочешь всего лишь выжить, а значит, уже обречен, ибо ты не умрешь, пока знаешь, что смерти нет. Ты ищешь выход в чистом поле, ищешь ответы, на которые не помнишь вопросы, а ведь совсем недавно ты возжигал их на этой стене.

В этот момент Берия пружиной подскочил к Збарскому, один за другим нанося удары по козлиной физиономии. Профессор изможденно мычал, захлебываясь кровью.

– Старый черт! Забью тебя, запытаю. Ты мне все расскажешь.