– Господи помилуй! – перекрестился тот.

– Видишь, куда смотрит сторож? Следственно, клад у мертвяка за спиною. Согласен, боярин?

– Пожалуй, – кивнул тот. И нос отвернул. – Воняет, однако.

– Зато золото не воняет, – неизвестно для чего заявил Хотен.

Поставил он копателей на выбранное место, и, наблюдая, как углубляются они постепенно в болотистую почву, подумал он, что не успел помолиться богам, чтобы сундук сохранился, не сгнил. Целый сундук он, пожалуй, и открывать не станет, отвезет, как есть, а вот если золото и драгие камни рассыплются в яме – попробуй от хватов-дружинников убереги, а того пуще, сам не соблазнись…

Ну, слава богу! Не ошибся. Лопата Чванца стукнулась о твердое. Хотен спрыгнул в яму, снова выгнал из нее дружинников. Взял у Хмыря лопату и осторожно освободил твердую выгнутую поверхность от земли. Это и в самом деле оказался сундук, как и вспоминалось князю Изяславу. Лишь бы и боковые его стенки не прогнили! Очертил лопатой, показал дружинникам, где копать, а сам отозвал в сторону Радко.

– Послушай, друг, не знаю, одобришь ли ты… – сказал, голос понизив. – Решил я, если сундук крепок окажется, везти его, не открывая.

– А вдруг в нем вовсе не сокровища окажутся?

– Что ж еще? Ладно, еще и по весу прикинем… Прихватил я крепких веревок, на них и поднимем сундук, да ими же обкрутим для верности и к телеге привяжем. А сверху рогожами.

– Не доверяешь, значит, моим хоробрам?

– Я и себе не доверяю, друг ты мой старинный! Золоту сколь ни молись, а соблазнит ведь любого. Сделаем так: телегу повезем в середине. Кирки и лопаты оставим на месте. На телеге ежедневно меняем людей: мой человек, Хмырь или Прилепа, с вожжами, а твой муж, каждый день иной, сзади на телеге и садиться на облучок не имеет права. Мы с тобою едем, по возможности, с двух сторон телеги, присматриваем. Боги позволят, довезем.

– Согласен, так надежнее будет, – прогудел Радко и хлопнул Хотена по плечу. – Хорошо еще, что и себе не доверяешь. Мне хоть меньше обиды.

Вот и показалось оно из земли, вожделенное сокровище – огромный сундук черного дуба с позеленевшей от сырости медной оковкой. Как только утвердился он на краю ямы, бросился к нему мечник – замок осматривать. Замков даже два оказалось; железные, ржавые, были они заперты. Хотен вздохнул с облегчением. Потом совокупными усилиями подняли сундук на заскрипевшую повозку, укрыли рогожами, примотали веревками.

– Никак нельзя бросать второй воз, мечник! – заявил тут, нахмурившись, Радко. – А вдруг сей такой тяжести не выдержит? На руках, что ли, сундучище тащить? Вот лопаты можно здесь оставить. Ну что – посидим на дорожку, снимем дозорных – и в путь?

Хотен аж за голову схватился. Услышат дружинники – как заставишь их выкапывать мертвых половцев? Мгновенно приняв решение, он свистнул, призывая Рыжка, а в седле оказавшись, потребовал от присутствующих внимания и произнес еще одну за этот суматошный день речь. Он и грозил, что великий князь за непослушание срежет каждому долю в добыче, и напоминал, что обещал мертвецам достойное погребение, и пугал, что мертвецы догонят их и накажут еще в дороге.

– Да ведь и без того… все пока путем, боярин! – выкрикнул, за спины недовольных дружинников хоронясь, Чванец.

– Быстро ты, владимирец, забыл, как замучили твоего земляка – а кто, нам и не ведомо! Ясно только, что сии вороги будут нас перехватывать под Киевом – а тогда везение нам оченно понадобится! Откуда же и взяться везению, подумай, как не от чистой совести да исполненных обетов? А я за вас обещал половецким мертвякам человеческие похороны. К тому ж не смотри, что они пока сидят в земле тихо. Подожди первой нашей ночевки – и кто знает, не найдут ли тебя задушенным, со смрадным скелетом, сидящим у тебя на голове?

В конце концов дружинники, ворча и матерясь, разыграли в кости, кому откапывать мертвецов, а кому добывать дерево для похоронного костра. Хотен, показывая пример, а посему стараясь не слишком кривиться от жуткого смрада, принялся добывать из земли первого найденного мертвеца. Тот действительно сидел, держа в правой руке копье со ржавым наконечником, еле державшимся на полусгнившем ратовище. Желая отдышаться, отошел Хотен на несколько шагов и огляделся.

Куча срубленных на мелколесье стволов и ветвей заметно выросла. Вот подъехал Радко и бросил на вершину кучи и свою веточку. Тоже пример показывает… По придумке Хотена, складывали костер на месте, где росла двойная береза: не на то надеялся хитроумный мечник, что старые коряги тоже займутся, а что не будет мешать сырая почва. Теперь, когда все мертвецы были, почитай, выкопаны, заботило мечника уже больше, разгорится ли костер. Он решил, что для растопки придется пожертвовать соломой из кузовов повозок, вздохнул, вернулся к раскопу и принялся откапывать ноги половца. Во рту с утра не было и корочки, однако есть совсем не хотелось.

– Носилки! – заорал вдруг за спиною Радко. – Подавайте носилки сюда!

– Какие еще носилки? – изумился Хотен.

– Да везли ведь носилки с собою, думали на них клад перетаскивать – да сундук слишком тяжел оказался… Вот какие! Или ты хочешь мертвецов за руки за ноги перетаскивать? Еще оторвутся руки-ноги!

Подумал Хотен, что Радко и в этом сомнительном и неверном деле потянуло распоряжаться, однако бог знает, хорошо ли это… Сапоги на ногах половца сохранились, хотя внутри наверняка прогнили. И кто бы снимал с убитого тогда сапоги? Старый князь или его смертельно уставший, обозленный и напуганный слуга? Освобожденный от земли, мертвый половец свесился на левый бок, из правой руки копье не выпуская. Теперь все, кажется…

Он воткнул лопату в землю и, тяжело ступая, зашагал к куче хвороста. Должно бы уж и хватить. Осмотрелся, закричал:

– Прилеп! Поди сюда!

Девчонка тут же вынырнула из-за кучи.

– Давай принеси из пустой телеги пару охапок соломы. Одна нога здесь, другая там! А потом можешь снова прятаться.

– Хотен, а Хотен! Соломки-то я принесу, а ты бы поговорил со мной. Кажется, я знаю, кто шел за нами от Киева…

– Добре, только потом! Не видишь, разве, что дело к вечеру?

Закат уже пылал, когда мертвецы были пристойно уложены на опрятно сложенную краду, где коряги чередовались с тонкими стволами молодых сосен, держаками лопат и кирок, а лежало все на тонком хворосте-сушняке и соломе.

Дружинники, пешие, с обнаженными головами, сгрудились в трех саженях от кострища. Хотен, вспомнив, как поступал покойный Асалук, хороня своих товарищей, вышел вперед, произнес пристойные, по его разумению, слова и принял от Радко уже зажженный факел.

Крада занялась не сразу: солома, тоже влажная, сначала подымила, потом вспыхнула. Еще несколько минут, и костер уже ровно гудел, а черные мертвецы среди пламени пошевеливались, словно ожили. Впрочем, они постепенно таяли по мере того, как уменьшалось кострище, и можно было надеяться, что вместе с дымом и искрами не только тела, но и души степняков, убитых четверть века тому назад, покойно поднимаются в темнеющее небо.