Сержант даже рот раскрыл.

– Вы… видели это все, что ли? – не поверил он. – Этот Трегрей, он дверь за собой не закрыл?

– Закрыл… – Тоша Краснов вдруг смешался, и шальной взгляд его остекленел и как бы обратился внутрь. – Или нет, не закрыл? Но я видел! – убежденно проговорил он. – Точно видел! Картинка прямо перед глазами стоит. Как он ее, Трегрей-то! Р-раз!.. И в сердце ножом!

По лестнице на площадку взбежал второй сержант.

– Леха, завязывай пока! – возбужденно пропыхтел он. – Там такое творится! Начальство пожаловало! Не высокое, а все ж таки… Опера и следаки, и из нашего, и из других отделов, черт их принес. И этих… которые витязи… тоже видимо-невидимо понаехало! Тот Трегрей-то, оказывается, не простой крестьянин, а шишка какая-то! Кто бы мог подумать – в такой халупе проживает!..

* * *

Митингующие действительно взяли в заложники рабочих, присланных для осушения Тимохина пруда. Правда, не всех – половина бригады во главе с бригадиром успела отбежать на безопасное расстояние и оттуда растерянно грозила смутьянам правоохранительными карами.

Захваченные же со своим положением смирились довольно быстро. Сразу после того, как им по доброте душевной отделили из революционного фонда пару бутылок.

– Свои права надо отстаивать, это верно, – охотно приняв дар, разговорился оператор помпы, – нас, рабочий люд, все кому не лень грабят. Так раньше было, сейчас есть и дальше будет. Свои права надо отстаивать! А с другой стороны: плетью обуха не перешибешь, это необходимо понимать. А с третьей стороны: покуролесить иногда очень хочется. Вот побуяним немного, дурь выплеснем и по домам разойдемся – до следующего раза. Не, стаканы не надо, у нас свои имеются…

Толпа вокруг пруда все росла, и шум становился все громче. Многие приходили с детьми, почти все – с женами. Кое-кто не по одному разу сбегал домой пополнить запасы выпивки и провизии. Принесли два баяна и гитару. И вскоре непросто уже стало разобрать: что же на самом деле происходит – то ли на самом деле закипает бессмысленный и беспощадный русский бунт, то ли разворачиваются не менее бессмысленные и беспощадные народные гуляния.

Половина присланной для осушения Тимохина пруда бригады, избежавшая участи заложников, помялась немного в сторонке, посовещалась, завистливо поглядывая на стремительно веселевших в неволе коллег и, заглянув для начала в магазин, решительно отправилась сдаваться в плен. Их милостиво согласились принять – как раз закончилась выпивка, и некоторые из бунтарей уже по старой привычке принялись раздеваться, чтобы нырять за тем самым легендарным ящиком…

Когда к пруду подъехал Пересолин с группой витязей, стихийный митинг насчитывал уже никак не пятьдесят человек, а – по меньшей мере – все полтораста. Мэра встретили воплями и улюлюканьем. Дед Лучок, который, само собой, являлся одним из самых деятельных зачинщиков беспорядков, завидев Евгения Петровича, неимоверно оживился.

Он вскарабкался на коляску собственного мотоцикла (видимо, за неимением броневика), стащил с головы неизменную бейсболку «I love NY» и принялся ожесточенно тыкать ею в Пересолина и витязей, выбирающихся из автомобиля:

– Вот они! Вот они, ворюги! Где наши деньги? Отдайте нам наши деньги!..

– Наши, опти-лапти, деньги! – мучительно скривившись, проскрипел Евгений Петрович. И закричал, надсаживаясь: – Послушайте меня, народ!..

Но народ слушать не пожелал. Под общий свист и крик на импровизированную трибуну, потеснив деда Лучка, влез Гаврила Носов. Тельняшка Гаврилы была порвана на плече, широкую грудь пересекали связки сосисок (он только что бегал за закуской), намотанные на манер пулеметных лент.

– Ага, власть пожаловала!.. – заголосил Носов, опасно покачиваясь на коляске. – А вот мы сейчас у власти спросим: это кто такой умный из вас слух пустил, что «Витязь» разорился, а? Думаете, мы дураки, а? Вон на холме стройка идет полным ходом – экскаваторы землю роют, людишки суетятся!.. Значит, есть деньги у «Витязя» – то!

– А тот слух пустил, кто нам нашу законную компенсацию платить не хочет, вот так! – петухом подпрыгнул дед Лучок. – А мы уши развесили: «Витязь» – банкрот, «Витязь» – банкрот… С какой стати он банкрот? У них деньжищ столько, что это постараться надо, чтоб разориться! Пусть платят компенсацию, и нечего вилять!

Пересолин беспомощно оглянулся. Где-то за спинами возбужденных кривочцев мелькнула, блеснув очками, крысиная мордочка бывшего жэкэхашного начальника.

– И откуда они все так быстро разузнали? – обернулся он к Усачеву.

– Да мы из произошедшего никакого секрета не делали, – пожал тот плечами. – Ну, случилось и случилось. Поправим – и будет снова все хорошо.

– Отдайте нам наши деньги! – полетели крики из толпы.

– Эх, что сейчас будет! – громогласно бухнул кто-то. – Сейчас такое начнется!

– Компенсацию!..

– Поучить надо эту власть! А то больно расслабилась!

– Бей его, ребята!

– Компенсацию!

– Не дадим Тимохин пруд осушать!.. Деды наши трудились!..

– Не дадим осушать!..

– Ко-ко-ком-пен-са-ци-ю!..

– Бей мэра, братцы!

Но переходить от слов к делу собравшиеся не спешили. Очевидно, ввиду наличия рядом с мэром Пересолиным команды витязей.

Борян Усачев запустил руку в салон машины, нажал на клаксон и не отпускал его до тех пор, пока крики не утихли до приемлемого предела.

– Давайте, Евгений Петрович, – кивнул Борян, выпрямляясь.

– Послушайте меня, народ! – завел снова Пересолин. – Решение принято! Пруд будет осушен! На его месте разобъем парк! Ваши требования по поводу какой-то там компенсации совершенно незаконны и… смехотворны!

– Смехотворны! – взвизгнул дед Лучок.

– Смехотворны! – трагически пробасил Гаврила Носов.

– Значит, он смеется над нами, так получается? – предположил кто-то. – Мужики, бабы, власть нас на смех подымает!

– А мы ее – на вилы! – взмахнул рукой Гаврила и все-таки упал с мотоциклетной коляски, растеряв сосисочные ленты.

Кривочская молодежь, радуясь случаю побезобразничать, завопила и засвистела громче прежнего. Многие, снимая происходящее на телефоны, пробивались поближе к эпицентру. Их не очень-то и пропускали – и толпу заколыхали сразу несколько потасовок, оказавшихся, впрочем, скоротечными, так как витязи поспешили растащить дерущихся.

– Что деется, что деется! – горько завздыхала, крестясь, какая-то старушка, затесавшаяся в самую гущу, нещадно толкаемая, но удобного зрительского места покидать не собирающаяся. – При Налимове-батюшке такого бардака не было!..

– Да поймите вы наконец! – надрывался Пересолин. – Пруд будет осушен, кричите вы или не кричите! Хоть закричитесь совсем! А парк устроим для всех! Общественный! Место культурного отдыха! Слышите – культурного! Неужели для вас какие-то жалкие тысячи дороже общественного городского парка?