Мэриэнн посмотрела на сложенный листок, но даже не пошевельнулась, чтобы взять его. Она знала, что в нем разгадка всего того, что произошло.

— Не хотите ознакомиться? Не желаете знать, что поставил на карту ваш отец? Чем рискнул в пьяном угаре?

Ужасное, отвратительное чувство охватило Мэриэнн. Внутри все тряслось. Но когда она протянула руку за документом, ее движения стали ровными и спокойными. Только развернув бумагу и прочитав, она слегка дрогнула. Документ состоял из двух долговых расписок, выданных ее отцом Роттерхэму в 1795 году. В первой он предоставлял ему право лишить Мэриэнн девственности после того, как ей исполнится восемнадцать лет. Во второй обещал отдать ему в жены, когда она достигнет двадцати одного года, если Роттерхэм того пожелает.

В тот момент, когда Мэриэнн увидела знакомый наклон отцовского почерка, весь мир перестал существовать. Каким бы она ни представляла себе содержание расписки, чего бы ни ждала, правда оказалась неизмеримо хуже. Она была совершенно не готова к этому. Следующие несколько секунд показались вечностью. Мысли с трудом шевелились в голове, сознание затуманилось, не желая принимать значение того, что сделал отец. В тишине кареты она лишь слышала свое дыхание, чувствовала, как бьется сердце. Глаза бессмысленно моргали. Снаружи донесся свист, за ним последовал грубый женский смех. Крикнула чайка. Ее отец. А ведь она считала, что он любит ее. Отец, который всегда старался защитить ее. Все, во что она верила, рухнуло и разбилось вдребезги. Мэриэнн не могла даже заплакать. Сидела молча, застывшая, как гипсовая копия женщины, которой когда-то была.

— Полагаю, вы все поняли, дорогая. — Роттерхэм взял документ из ее рук, аккуратно сложил и убрал в карман. Потом он один раз стукнул рукояткой прогулочной трости в крышу, и карета тронулась, ныряя и покачиваясь на неровной поверхности узкой дороги.

Шторы в кабинете Рейфа были плотно задернуты. Вокруг стола расположились четверо мужчин: Рейф, Каллертон, Линвуд и Мисборн, исполненные холодной решимости. Распечатанное письмо лежало на столе перед ними.

«Лондон, ноябрь 1810 г.

Мой дорогой мистер Найт.

Леди, которую вы ищете, находится у меня. Я удерживаю ее по одной-единственной причине, чтобы покончить с тем, о чем мы условились с отцом леди пятнадцать лет тому назад.

Я состарился, годы сделали меня немощным. И с каждым днем груз вины все тяжелее гнетет мою душу. Я хотел бы беспрепятственно вернуться за границу и дожить отведенный мне остаток дней в одиночестве и покаянии за грехи. Вы являетесь мужем леди, находящейся в центре этого запутанного клубка, поэтому я обращаюсь со своим предложением к вам и только к вам. Я отпущу ее только в обмен на документ, который до сих пор находится у ее отца, с тем чтобы я мог уничтожить последнее доказательство нашей с ним слабости… и моей вины.

Мне не хотелось бы, чтобы меня задержали, исключительно потому, что хочу уберечь благородное имя Роттерхэмов от поругания. Поэтому не может быть и речи о вмешательстве закона и т. п. Если вы согласны на мое предложение, приезжайте один на Хаунслоускую пустошь сегодня в четыре часа пополудни. Если нет, мне придется изменить свои планы в отношении меня и леди.

С чувством глубокого раскаяния,

ваш покорный слуга Роттерхэм».

Несмотря на то что письмо с пометкой «лично в руки» было адресовано Рейфу, все, кто находился в комнате, знали его содержание. Последние несколько часов они готовились.

Мисборн проверил, что чернила высохли, потом сложил лист бумаги и передал его Рейфу:

— Оно в точности соответствует тому, которое вы сожгли. Каждое слово, каждый росчерк пера. Его оттиск отпечатался у меня в памяти, ведь за последние пятнадцать лет не было ни дня, чтобы я не заставил себя посмотреть на него. — Помолчав, он добавил: — Спасибо, что делаете это для моей дочери.

Рейф посмотрел в глаза человека, которого ненавидел и хотел уничтожить всю жизнь, которого никогда не смог бы простить за то, что он сделал с его родителями и с Мэриэнн. Он кивнул.

— Для меня честь знакомство с вами, Найт. — Голос Мисборна звучал тихо, в глазах светилось уважение. — За все, что вы сделали для моей дочери. За все, что собираетесь сделать. Я благодарен вам. — Мисборн протянул ему руку.

Рейф смотрел на руку графа. Тишину в комнате нарушало только тиканье часов. Иногда мужчине приходится идти на жертвы ради женщины, которую он любит. Даже если придется пожертвовать всем, во что он верит, вплоть до собственной жизни.

«Ради Мэриэнн. Только ради Мэриэнн», — подумал Рейф. Взглянув на Мисборна, он пожал ему руку. Все было решено.

Мужчины вышли из кабинета, направляясь на Хаунслоускую пустошь.

Поздним вечером воздух сделался влажным, а предзакатное солнце окрасило пустошь в оранжевые тона, придав наемной карете столь же темные и зловещие очертания, как и стоявшему возле нее Роттерхэму. Шаль Мэриэнн затерялась где-то внутри кареты, и холод, просачиваясь сквозь тонкие муслиновые рукава платья, продирал до костей. Веревка, которой Роттерхэм связал ей руки за спиной, не давала пошевелиться. Как она ни старалась растянуть ее, дотянуться пальцами до узлов, веревка не поддавалась. Кучер был давно отослан, и они приехали сюда одни.

Роттерхэм снова сверился со своими карманными часами:

— Без пяти четыре. Осталось совсем недолго, моя дорогая. И вся эта… неприятность… останется позади. Вы вернетесь к своему мужу.

Мэриэнн хотела верить ему, но не могла. Ни на секунду. Несмотря на весь его сдержанный, спокойный вид и обнадеживающий голос. Даже если он не лжет, оставалось одно маленькое дельце — документ, который был у отца, вокруг которого все вертелось, хотя он превратился в пепел. Но Рейф должен что-то придумать, Мэриэнн не сомневалась в этом.

Солнечный диск начал скрываться за горизонтом, озарив небо ярко-розовым светом. Пустошь замерла в ожидании, ни пения птиц, ни промелька летучей мыши. Даже окрестные улицы Хаунслоу стихли, словно затаив дыхание. Прозвучали четыре слабых удара церковного колокола, и, когда солнце спустилось еще ниже, а великолепный свет заката начал меркнуть, на горизонте показался одинокий всадник. Он скакал прямо со стороны солнца, и казалось, сам рожден солнцем. Фигура в темном плаще галопом двигалась в их сторону, исполненная решимости и не ведающая страха. Когда он подъехал ближе, Мэриэнн увидела так хорошо знакомую ей старомодную треуголку, черный шелковый платок, закрывавший лицо, и пистолет, который он сжимал в высоко поднятой руке. Она почувствовала, как сердце прыгнуло от радости. Рейф приехал за ней!

Роттерхэм потянул ее за руку, поставив перед собой, как щит от пуль, и приставил свой пистолет к ее голове.

— Очень забавно, — сказал он, бросив взгляд на разбойничье облачение Рейфа. — И даже как-то уместно.

Рейф спрыгнул с лошади.

— Соблаговолите положить оружие. Вот сюда.

Роттерхэм показал место на таком расстоянии, откуда невозможно было быстро взять пистолет.