— Ты заставил меня забыть то, что сделал Роттерхэм. Это правда.

— Я этому рад, — прошептал он.

— Моя мать сказала, что есть способ сделать так, чтобы ты никогда не узнал о том, что случилось. Надо лишь притвориться, что мне больно, и проколоть себе кожу булавкой, чтобы на простынях остались пятна крови. Но я не смогла бы так обмануть тебя.

— Я знаю. Я люблю тебя, Мэриэнн. Ты моя. А я твой. Ничто и никогда не сможет изменить этого. — Он обнял ее, поцеловал, и они снова занялись любовью, на этот раз нежно. Он будто хотел открыть ей всю правду о том, что переполняло его сердце, а все остальное не имеет значения.

Всю следующую неделю они любили друг друга с восторгом, проживая каждый час, каждую минуту. Страх и тьма рассеялись, осталась любовь такая сильная, что, казалось, само время склонилось перед ней. Но Мэриэнн понимала, что так не может продолжаться вечно. Рано или поздно реальность ворвется в тот мир, который они создали для себя. Так и случилось.

Во вторник во второй половине дня посыльный принес записку. Узнав аккуратный, с наклоном почерк матери, Мэриэнн сломала красную восковую печать Мисборнов.

«Лесистер-сквер, Лондон.

Ноябрь 1810 г.

Моя дражайшая Мэриэнн!

Твой отец и я будем очень рады, если ты с супругом приедешь к нам на чай завтра в три часа пополудни. Надеемся увидеть вас обоих.

Всегда любящая тебя мать».

Мэриэнн передала записку Рейфу, который прочитал ее молча.

— Ты поедешь? — Она понимала, о чем просит его. Пить вечерний чай с человеком, которого он считал убийцей своих родителей. Всем сердцем Мэриэнн надеялась, что он ошибается, и молилась о чуде. Где-то в глубине ее души теплилась крохотная искорка надежды, что каким-то образом пропасть между отцом и мужем удастся преодолеть.

Рейф кивнул.

У Мэриэнн сжалось сердце, она поцеловала его и шепнула:

— Спасибо тебе.

В три часа следующего дня дворецкий Мисборна проводил их в гостиную. С первой же минуты Мэриэнн поняла, что совершила ошибку, приехав сюда. В доме находился только отец. Матери нигде не было видно. Чайный поднос отсутствовал. Вместо чашек на столе лежал скомканый ворох темно-синего шелка и кольцо Пикеринга, которое тот подарил ей в день помолвки. Сердце Мэриэнн дрогнуло, и душа ушла в пятки.

— Что происходит? Где мама? — Она готова была изобразить простодушие, негодование, что угодно, лишь бы защитить мужа. Но, притворяясь, молилась, чтобы то, о чем она думала, оказалось ошибкой.

— Сядь, — приказал отец голосом, который она с трудом узнала.

— Нет. — Мэриэнн повернулась так, чтобы оказаться впереди мужа, словно этим могла оградить его. — Мы уезжаем.

Она хотела было попятиться к двери, но Рейф стоял неподвижно, как скала. Она услышала, как позади дверь захлопнулась, и в замке повернулся ключ. Заметила Фрэнсиса, тот стоял у двери, преграждая им выход.

— Ты узнаешь это платье, Мэриэнн? — Отец приподнял его над столом. А когда она промолчала, продолжил: — Ты должна его узнать. Именно в нем разбойник отослал тебя домой.

Мэриэнн почувствовала, что Рейф пошевелился, выходя вперед и становясь немного впереди нее. Она сглотнула. Кровь стыла в жилах. Она не сводила глаз с платья, которое отец стиснул в руках с такой силой, что пальцы побелели.

— Твой брат очень заинтересовался этим платьем. Оказалось, на нем есть бирка модистки. Платье сшито в марте 1795 года мадам Войс с Нью Бонд-стрит. У этой портнихи была только избранная клиентура.

Мэриэнн молчала, и чувство надвигающейся катастрофы, которое охватило ее при входе в гостиную, росло, заполняя все существо. Но она старалась не подавать виду, полная решимости отрицать все, что может связать это платье с Рейфом.

— Мадам Войс умерла несколько лет назад. Дело перешло к ее племяннику по имени Саттон. Однако он сохранил записи тетушки.

Напряжение в комнате достигло предела. Мэриэнн едва могла справиться с собой.

— За все эти годы никто ими не интересовался, — продолжал отец.

Мэриэнн не проронила ни слова. Не решалась взглянуть на Рейфа, но чувствовала, что он весь натянулся, как струна.

«Боже правый, — безмолвно молила она. — Прошу тебя».

— Платье сшито из парижского шелка, — произнес отец.

Ей захотелось крикнуть: «Скажи же, наконец, если тебе все известно!»

— Материя стоила один фунт шестнадцать шиллингов и три пенса за ярд.

Мэриэнн прекрасно знала, к чему он клонит, и каждое слово было для нее мукой ожидания.

— Знаешь, как звали леди, для которой его сшили?

Он улыбнулся, но улыбка не была ни радостной, ни даже победоносной.

Мэриэнн перестала дышать. Ее охватила дрожь. Каждое мгновение тянулось словно вечность.

— Миссис Кэтрин Найт. — Он помедлил. — Мать твоего мужа.

В тишине до нее доносился только бешеный стук собственного сердца.

— Рейф Найт — тот самый разбойник, который напал на нас на Хаунслоуской пустоши. Рейф Найт похитил тебя.

— Какая чепуха, — начала было она, но отец перебил ее:

— И ты знала об этом. Ведь так, Мэриэнн?

— Это какое-то безумие! Рейф ничего не сделал!

Но отец и брат лишь молча смотрели на нее.

— Неужели вы думаете, что я бы не знала, если бы мой муж был разбойником? Неужели вы думаете…

Рейф положил ей руку на плечо и нежным пожатием остановил:

— Им все известно, Мэриэнн. — Его глаза стали совсем темными, а лицо суровым, она никогда его не видела таким. От него исходила уверенность, угроза, сила, и Мэриэнн ужаснулась тому, что с минуты на минуту могло разразиться в этой комнате.

Она тряхнула головой, словно опровергая его слова:

— Нет. Нет. — И стиснула его руку, лежавшую у нее на плече.

— Твой брат был прав, — произнес отец. — Ты любишь его.

— Конечно, я люблю его! — громко и зло воскликнула она, с вызовом глядя в лицо отцу. — Я люблю его, — повторила она, — и не позволю вам причинить ему вред.

Не обращая на нее внимания, отец пристально смотрел на Рейфа.

— Отведи свою сестру наверх, — бросил он сыну.

Фрэнсис сделал шаг в ее сторону.

— Нет! — крикнула Мэриэнн. — Я никуда не уйду.

— Моя жена останется со мной, — низким, не терпящим возражений голосом произнес Рейф.

— Прекрасно, — сказал отец и плотно сжал губы. — Тогда, может быть, объясните мне, в какую игру вы играете, мистер Найт?

— Я не играю в игры, Мисборн. Вы знаете, что мне нужно.