— Он рассказывал нам, что это старая ирландская песня, — сказала Мириам. — About the merrow with the red cap[19].

— Merrow?

— «Русалка» по-ирландски.

Русалка в красной шапочке. Я подумал о сне. О том, как поднимался из холодной, темной воды к поверхности, к свету. К поверхности поднялось нечто иное.

— Когда ты сказала, что он рассказывал нам, ты имела в виду вас с мамой?

— Нас с Питером. Мы проходили мимо, а он стоял и играл неподалеку от ресторана, где мы были. Питер дал ему пятьдесят евро и попросил еще раз спеть «The Red Capped Merrow».

Закрыв глаза, я выругался про себя.

Хоть Питер и не особо разбирался в музыке, он наверняка услышал, что этого же парня, поющего «La Bamba», слушали они с Мириам. Ладно, даже если он это услышал, мне, может, удастся его убедить, что шотландец приехал выступать в деревню. В любом случае: если меня раскрыли, значит меня раскрыли. Что странно, от этой мысли мне стало спокойнее.

— Пятьдесят евро — это, конечно, чересчур много, — сказала Мириам. — Но не думаю, что Питер поступил так, чтобы произвести на меня впечатление. Я думаю, он так поступил… как мне сказать? Из долга?

Я кивнул и заложил руки за голову.

— Думаю, ты права. Питер понимает, что деньги способны помочь, что иметь их полезно, но они не способны произвести впечатление или заставить окружающих чувствовать себя ничтожнее. Может, он, наоборот, чувствует неловкость от подобных привилегий. И я знаю, что для него они, возможно, как бремя и долг. Он как-то сказал, что завидует мне.

— Завидует?

— Он не пояснил, но, думаю, он видит во мне что-то такое, чего у него быть не может, наивная невинность и свобода обычного человека — отсутствие влияния и денег, из-за которых приходится брать на себя ответственность. Точно так же я вижу его невинность — он ведь считает, что несет моральную ответственность за мир, что он один из избранных, что унаследованное им богатство — свидетельство того, что нашей жизнью кто-то управляет.

— Но ты в это не веришь?

— Я верю в хаос. И нашу способность воображать себе несуществующие связи, ведь для нас он невыносим.

— Ты не веришь в судьбу?

— А надо?

— Ты предсказал, что мы с тобой окажемся в одной постели.

— Ты слышала предсказание, — возможно, из-за него ты неосознанно позвала меня в свою постель. Кроме того, я говорил, что мы будем в одежде.

— Мы в полотенцах. И мы не целуемся.

Я хотел было повернуться к ней, но ощутил с ее стороны еле уловимое сопротивление и не стал. Вместо этого уставился в потолок.

— Может быть, мы всегда так поступаем, — сказал я. — Пытаемся сделать так, чтобы исполнилось то ли иное предсказание, в которое мы верим. Может быть, такова наша жизнь.

Мы молчали и слушали, как стихает дождь. Скоро люди снова выйдут на улицы. Будут ездить такси. Мириам поедет к маме. Я бросил взгляд на часы. Всего через несколько часов мне надо встать, чтобы успеть на автобус, но это ничего, я все равно сегодня ночью спать не буду. Дождь совсем перестал. Шотландец умолк, но с площади доносились редкие голоса других людей. Мириам подвинулась. Я думал, она встает, но она все еще лежала. Было так тихо, что мы слышали, как капли с крыши падают на брусчатку под открытым окном. Звук напоминал глубокий, тяжелый вздох. Я решился.

— То, что я сейчас скажу, я говорю не для того, чтобы отпугнуть тебя от Питера. Просто, по-моему, тебе надо об этом знать.

— И что именно? — спросила она, словно это было ожидаемо.

— Я думаю, — произнес я и сглотнул, — что Питер кого-то убил.

— Ну да. Но он все равно может быть хорошим человеком.

— Может? — удивленно спросил я.

— Надеюсь. Я тоже кое-кого убила.

Люди разошлись по домам, птицы еще не проснулись, поэтому на улице было совсем тихо, когда Мириам завершила свой рассказ. По ее словам, она говорила правду, когда сказала, что не врет друзьям.

— Но тогда ты не был другом, Мартин. А сейчас — да.

То, что мужчине, за которого она вышла замуж, не удалось вступить в половой акт, оказалось неправдой. Наоборот, когда он пригрозил позвать помощь, она ему отдалась. «Изнасилована без насилия» — вот как она это назвала. Детали она вытеснила из памяти — помнила только запах водки от его дыхания. И когда они легли спать, он сразу же уснул. Она положила подушку на его лицо — это было правдой. Но она ее не убрала. Она сидела верхом на тощем парне, придавив его руки своими коленками, жала и жала, пока он не перестал сопротивляться, и снова жала.

— Пока его тело не обмякло и у меня не появилась уверенность, что я вдова, — сказала она.

В остальном ее рассказ был вполне правдив.

— Я была уверена, что на следующий день полиция задержит нас в аэропорту. Но семья Колыевых не обращается в полицию. Тем не менее, если бы мы сели на более поздний рейс, я уверена, они нас схватили бы.

Мириам с мамой жили у друзей в Стамбуле.

— Пока кто-то не постучал в дверь и не спросил про нас. Друзья мамы поняли, что это люди Колыева, и не осмелились больше нас прятать. Потом мы изъездили всю Европу. Дорого, но преимущество в том, что, пока мы в Шенгенской зоне, не надо предъявлять паспорт. Мы не летаем на самолетах и не пользуемся другими видами транспорта, где есть списки пассажиров. Но два раза они бывали в отелях, где мы жили, и мы только-только успевали уйти. Теперь мы живем в более дешевых гостиницах, где постояльцев не регистрируют в компьютерной базе. Но невозможно вообще не оставлять следов, поэтому это лишь вопрос времени, когда они нас найдут. Они остановят поиски, только если узнают, что искать больше некого. Что я мертва. Поэтому… — Она сглотнула. — Поэтому я попросила маму поехать на пляж Сурриола.

Я тоже сглотнул.

— Ты хотела утопиться.

Она медленно кивнула.

— Чтобы мама была свободна, — сипло выговорил я.

Мириам посмотрела на меня, и по ее выражению лица я сообразил, что все неправильно понял.

— Все должно было выглядеть так, будто я утонула, — сказала она. — Я прекрасно плаваю. В Москве вхожу в университетскую команду. План был такой: привлечь внимание, чтобы были свидетели тому, что у меня возникли сложности, а затем исчезнуть. Я должна была проплыть какое-то расстояние под водой — это я хорошо умею, — а потом к мысу на восточной стороне: там нет дорог и совсем пусто. Я спрятала сумку с одеждой и обувью за скалой, должна была сесть на автобус до Бильбао, где забронировала себе номер под вымышленным именем, и остаться там на неделю. Мама должна была заявить, что я пропала без вести, это напечатали бы в газетах.