а тишайший Марк Моисеевич отряхивал городское руководство от пыли. Оно тихо шипело как дырявая шина и, ощупывая повреждения на серьезном лице, требовало немедленной обработки ранений.

— Лидочка! Лидочка! — бесплодно взывал психиатр. — Где же вы?

Но страстная богиня милосердия не отвечала, потому что лежала в глубоком обмороке у батареи парового отопления. Короткий халатик бесстыдно разошелся, обнажая мраморные бедра. Веки трепетали. И я бы восстал. Я бы бросился спасать свою маленькую любовь, но около беспамятной медсестры уже суетилась судомойка Люся. Она хлопала мою Персефону по щекам и брызгала водой.

— Ну и дурдом тут у вас, доктор! — грустно произнес застрявший в двери оперуполномоченный Жуков.

— Чем богаты, голубчик, чем богаты, — пробормотал психиатр оглянувшись. А потом пожал плечами.

Недельный запас продуктов, пропал и в этот раз. Таинственно испарился, прибавив к большому списку тайн Вселенной еще одну. И это было еще более странным, потому что повариха Анна Ивановна оказалась на месте растерянная и невредимая. Тем не менее, ужин все-таки состоялся, неотвратимый как конец света, и, как и все концы света объявленный в священных скрижалях — пожелтевшем расписании за одна тысяча шестьдесят седьмой год. Происхождения его никто не знал, но оно было единственным непреложным законом, которым снабдил нас милосердный и предусмотрительный Господь.

Гости давно разъехались, а грустный Марк Моисеевич рассеяно копался в тарелке.

Декорация «Лес»- две тысячи сорок семь рублей семнадцать копеек.

Костюм «Конек Горбунок» мод. 3 — четыреста двадцать три рубля ноль три копейки.

Прожектор мал. — четыре шт. — шестьсот сорок рублей.

Список утрат был длинным. Занятое под честное слово у местного театра погибло безвозвратно, и еще, слава богу, что обгорелый занавес удалось вернуть, сложив таким хитрым способом, от которого реквизит казался целым.

— Извините, доктор, у вас есть свободные койки? — психиатр поднял глаза и глянул поверх очков. Иван Алексеевич переминался с потертым рыжим чемоданчиком в руке.

— Согласно конституции каждому гражданину гарантировано койко — место, — поспешно добавил Жуков и присел напротив психиатра. — Дайте мне место, доктор. Ну, дайте, а?

Марк Моисеевич вздохнул.

Цветные сны Марка Моисеевича (2022)

Хорошо быть цыганом, сидящим на облучке. Дорога от края до края. Пара лошадей, чьи упитанные задницы, помахивают спутанными хвостами, усеянными репьем- безбилетником. Фыркающие кони, сеющие пыль навозом. А за спиной галдят все твои семнадцать детей.

Лоуренс Аравийский. (Житие, стр. 17.)

Охота к перемене мест! Серьезная болезнь. Она бессистемна, неизлечима и прихотливо поражает тебя, выдирая из грунта все эти якоря, ложноножки, крючочки, псевдоподии, чего еще там присутствует в комплекте. Алга! Стукают копыта по промерзшей степи. Растения, не успевшие сгинуть от холода, серебрятся инеем. Со временем, ты как монгол, начинаешь презирать теплую воду, унитаз со смывом, сипящий под чайником газ и стены в пятнистую обоину, более светлую там, где стояла мебель. Тебе достаточно пучка травы, костра и объятий солнца. Человек в себе. Вот кто ты есть. Твоя отдельная жилплощадь обретается у тебя в мозге. Там есть все — начиная теплыми комнатными тапочками, заканчивая кухонным окном с кормушкой для синиц.

Приятно было тосковать в закапанное окно пропахшего ментолом и копченой колбасой вагона. Там осень полоскала склизкие от павшей листвы окрестности. Неслись переезды со стоящими машинами. Оранжево-летние железнодорожные бабки ярко скучали со свернутыми флажками, все под навесами своих домиков.

Есть такие глупые состояния, когда куришь, наблюдая промокшую жизнь за окном тамбура, и думаешь, что для тебя время остановилось. Вглядываешься в змеистость мокрых рельсов. Несущиеся стоящие полувагоны с щебнем, цистерны с патокой, весь этот номерной подвижной состав, встречающий тебя на подъездах. Вот он город! Из бессмысленного присутствия «нигде» прямиком на замусоренные задворки «тут». Что удивительно, там, где тебя уже нет, продолжается степенная суета: работа, еда, половая жизнь, сон. Все эти действия не останавливаются ни на секунду! А ты не существуешь. Одновременность происходящего поражает.

* * *

— Двенадцать тысяч рублей и питание — вот он, весомый аргумент.

Я почесал за ухом. Не то, что бы там у меня чесалось, но это лучший способ взять паузу перед положительным ответом. Деньги труха, а вот питание — неплохо. Хоть и место работы с окнами занятыми раскоряченными решетками внушало уныние.

Приют печали — одноэтажное беленное прямо по кирпичу строение с заросшим сиренью парком. Пятнадцать старожилов и еще пятьдесят человек, довесок, состоявший из алкоголиков и набирающего моду движения энурезников. Партайгеноссе всего этого — главврач Марк Моисеич Фридман, отличался от подопечных наличием белого халата. И мыслей, сотрясающих основы логики Гегеля и Аристотеля. Это был борец за ИДЕЮ! За благосостояние! Бесстрашный и упорный в этой упоительной битве.

Взять хотя бы обмен денег. Ну, тех, которые фиолетовые, красные, желтые бумажки, единственным недостатком которых были портреты субъекта с бородкой. Суматоха была! Все друг друга ненавидели. Всеобщая испепеляющая ненависть к ближнему своему. Благое начинание академика Павлова, закончившееся мордобоем у сберкасс. Пару тысяч рублей в одно лицо. Что бы сделал обыватель? Да стал бы в очередь, проклиная неожиданную свободу в кошельке. И стоял бы, поливаемый серым осенним дождем, стоял бы до победного, до таблички: «Денег нет!».

А Марк Моисеич? Марк Моисеич — одинокий рыцарь, последний представитель ордена агасферов. Великолепный! Во главе пестрого народонаселения пристанища юдоли, построенного в «свинью». Великолепный, и этого у него было не отнять! В белом халате с развевающимися полами, с одухотворенным лицом. А вокруг кипело! Бурлило! Брало за грудки! Неорганизованная толпа, осаждающая вожделенное окошко с мордатой кассиршей, была рассеяна в момент.

— Мне бы деньги поменять, — вежливо произнес предводитель зулусов и принялся вытягивать из трех чемоданов пестрые пачки, перевязанные резинкой от трусов. Кассирша высокомерно пучила глаза.

— Денег нет! Тут очередь! Читайте объявления на стене! — Марк Моисеевич объявления читать не любил и связи между чтением мелкого машинописного текста, пресыщенного сослагательными оборотами и обменом денег не видел.

— Будьте любезны, — с нажимом произнес он, и его потное лицо в маленьком окошке сменила задумчивая голова Вити Чурова, который уже пять лет, как был Лениным. Ильич, умильно глянув внутрь таинственного отверстия, прикусил зубами