вернулась. По поводу ее исчезновения ходили разноречивые слухи: одни говорили, что она утонула, другие — что ее растерзали дикие звери, суеверные люди полагали, что она стала жертвой злых духов, а более рассудительные прямо заявляли, что ее украли курды. Сону искали повсюду, отец обещал крупное вознаграждение тому, кто подаст о ней весть, но девушка словно в воду канула.

Прошло несколько недель.

Однажды перед домом Хачо остановился курд, ведя на поводу мула, навьюченного гробом. В гробу лежало тело Соны. Из рассказа курда выяснилось, что несчастная девушка была похищена одним курдским беком, не столь родовитым, сколько известным всему племени своими злодеяниями. Не имея надежды вырваться из рук ненавистного человека, Сона посулила старухе курдке золотые монеты, украшавшие ее головной убор, чтобы та достала яд. Прельстившись деньгами, старуха раздобыла ей яд, и Сона отравилась. Курды отказались хоронить ее на своем кладбище, — бедняжка до последнего вздоха повторяла: «Я христианка и не изменю своей святой вере». Тело Соны осталось непогребенным. Зная, чья она дочь, один курд решил извлечь из этого выгоду и доставил ее тело Хачо, надеясь получить вознаграждение.

С неменьшим фанатизмом отнеслось к несчастной самоубийце и армянское духовенство. Ссылаясь на то, что она наложила на себя руки и не приняла святого причастия, священники отказались хоронить ее на армянском кладбище[30]. Вот почему Сона была похоронена во дворе отцовского дома. Та, которую изгнала церковь, нашла свой последний приют неподалеку от семьи…

Эта смерть причинила много горя семье Хачо. Вскоре на нее обрушилось еще одно несчастье. Мать Соны, Рейан, ослабевшая после родов Степаника, тяжело переживая трагическую смерть любимой дочери, стала болеть, чахнуть и вскоре последовала за ней.

Случай с Соной заставил задуматься о судьбе ее младшей сестры, которой при рождении дали имя Лала, но называли мужским именем — Степаник и одевали, как мальчика.

Что заставило ее родителей пойти на это?

Смерть Соны так потрясла Хачо, что он с суеверным страхом отнесся к рождению второй дочери, опасаясь, как бы и ее не постигла та же участь. Опасения Хачо имели основания: он знал немало случаев, когда мусульмане похищали юных девушек. В их краю это было обычным явлением. Поэтому Хачо решил до совершеннолетия Лалы выдавать ее за мальчика. С решением Хачо была согласна и его жена, которая умерла вскоре после рождения дочери, — ей не довелось ее растить. Семья Хачо строго хранила тайну рождения Степаника. Из посторонних в нее были посвящены только три человека: сельский священник, крестный отец Лалы и повитуха, которой давно уже не было в живых.

Лале — впредь мы будем иногда называть ее этим именем — только что исполнилось шестнадцать лет. В деревне в этом возрасте не засиживаются в девушках, и Хачо стал уже подумывать о том, чтобы подыскать ей жениха. Но выдать замуж Лалу было не так просто. Ее принимали за мальчика, и никто к ней не сватался. Хачо хотелось, чтобы его зять был чужеземцем и увез Лалу подальше от родных мест, надеясь таким образом сохранить тайну ее рождения; впрочем в их краю нередко прибегали к такой хитрости. Но где найти такого зятя?

У Хачо на примете был некий господин по имени Томас-эфенди — маленький шарообразный человечек, пустослов и лгун. Откуда он был родом — никто не знал; он выдавал себя за константинопольского армянина и хвастался тем, что имеет там знатных родственников.

Братья Лалы ненавидели Томаса-эфенди за жадность и бездушие. С армянами он был высокомерен, говорил только по-турецки, заискивал и пресмыкался перед турецкими чиновниками и курдскими беками и кичился знакомством с ними. Их имена не сходили у него с языка, и этими именами он запугивал армянских крестьян.

Томас-эфенди был откупщиком. Он имел от казны откуп на взимание податей и налогов.

Сборщик налогов для крестьян то же, что для суеверного человека сатана или злой дух. Крестьяне трепетали перед ним. Но чем больше они его боялись, тем с большим почтением к нему относились. Если б сам сатана появился среди них, они и перед ним стали бы заискивать.

На низшей ступени развития люди одинаково почитали и добрых и злых духов, но, как это ни удивительно, злым духам они приносили больше жертв. «Добро всегда с нами, — думали люди, — а зло надо умилостивить, авось оно нас минует».

Принимая это во внимание, нетрудно понять, почему Томаса-эфенди с таким почетом принимали в доме старика Хачо.

Как сельскому старосте и должностному лицу, старику Хачо постоянно приходилось иметь дело со сборщиком налогов. Эфенди часто наезжал в деревню и подолгу гостил у Хачо, собирая с крестьян доходы в пользу казны. Ода в доме старосты, которая служила для приема гостей, превращалась в таких случаях в своего рода деревенский трактир, где можно было встретить всех, начиная с уездного начальника, полицейских чиновников, странствующих монахов и кончая последним нищим.

Наутро после неудачных переговоров братьев в рощице в деревне О… появился Томас-эфенди, сопровождаемый двумя стражниками, с которыми никогда не расставался. Он прибыл в деревню с тем, чтобы определить размер налога с овец и другого скота, так как их вскоре предстояло перегнать на весенние пастбища.

Покончив с делами, Томас-эфенди, в сопровождении старосты Хачо, шел к нему домой. Даже султан не шествовал так важно по улицам Константинополя, направляясь по пятницам в мечеть Ая-Софии, как шагал по деревне О… этот маленький человечек. Выпятив круглый живот, задрав нос, он шел, кидая косые взгляды на всех встречных, и запоминал тех, кто не ломал перед ним шапки. На нем был мундир со множеством желтых пуговиц, который, по его словам, был пожалован ему самим визирем.

Войдя в дом, эфенди бесцеремонно приказал подать себе кофе и тут же распорядился относительно обеда. Сборщик налогов везде чувствует себя хозяином и, попадая в дом крестьянина, требует, чтоб ему угождали.

Когда Томас-эфенди уселся, старик Хачо сказал ему:

— Вы, эфенди, сегодня зря приказали высечь этого беднягу!

— Ошибаетесь, староста, — пропищал эфенди, — крестьян надо сечь, и сильно сечь. Пока осла не подстегнешь, он не потащит клади.

— Но крестьянин ни в чем не повинен.

— Не важно, повинен или неповинен. Сегодня он не провинился, а завтра может провиниться. Знаешь небось басню Ходжи Насреддина? Один из его ослов сорвался с привязи и убежал. Вместо того чтобы поймать и наказать сбежавшего осла, Ходжа Насреддин принялся сечь другого осла, который спокойно стоял на привязи. Когда его спросили: «За что ты бьешь беднягу, он же ни в чем не виноват?» — Ходжа ответил: