задумчиво сказал Хуберт, глядя на Джонатана. В последнее время малыш тоже смеялся нечасто, только когда играл с птичками. – Если для меня уже слишком поздно, для него-то время точно еще не упущено. Он сможет стать тем, кем захочет, прожить хорошую жизнь. Мы ведь можем, я думаю, открыть на его имя какое-нибудь дело. Отель, например, – предложил он, и лицо его озарила надежда. – Отель, только очень далеко отсюда, в Шанхае. Так ты сможешь вернуться на родину, а Джонатан получит достойное будущее…

Вэй Лун несколько секунд размышлял.

– Думаю, что это возможно, нужно только будет придумать что-нибудь такое, чтобы не привлекать к себе слишком много внимания. Мальчонка без родителей, но с приличным состоянием, появившийся вдруг из ниоткуда, в конце концов может пробудить интерес Мориарти… Дай мне время подумать, хорошо? – И он, растрогавшись, улыбнулся Хуберту. – Да, а что будет с тобой? Что будет с твоим будущим?

Хуберт снова перевел взгляд на малыша Джонатана: тот стоял на коленках возле клетки с птицами.

– Со мной все будет хорошо, – пообещал он. – Мне ничего не стоит держаться в тени, воспитывая его… Есть только одна вещь, которую я хочу сделать до того, как мы покинем Европу. – И он опять переключил свое внимание на Вэй Луна, подняв на него решительный взгляд. – Хочу убить Себастьяна Морана.

XLVI

Их троих оставили в комнате Джонатана. Эмма не могла припомнить, чтобы когда-нибудь прежде ей случалось провести здесь больше пяти минут подряд. Несмотря на беспорядок, комната производила приятное впечатление: надежное, спокойное пристанище, купавшееся в лучах утреннего солнца. Все трое лежали на полу, где они разложили одеяло, сняв его с постели. Все трое довольно долго хранили молчание. И все же их молчание не было неловким – этой ночью они уже успели наговориться так, что хватило бы не на один день. Хуберт им все рассказал, посвятив Эмму, Элис и Маргарет в тайны своего прошлого. Даже в самые ужасные. И это признание стало настоящим катарсисом для всех обитателей «дома» на верхнем этаже отеля «Белгравия». И теперь, Эмма это чувствовала, они и вправду друг с другом связаны.

Она чувствовала, как оба ее друга очень медленно, но начинают приходить в себя. Джонатан, казалось, вот-вот уснет: он подложил под голову скомканную одежду и во весь рост вытянулся на одеяле.

«Джонатан Елинек, – думала Эмма, все еще переваривая новую для себя информацию. – Вот как его зовут». История, которую им только что рассказали, – про убийство его родителей, пожар в доме и все то, что за этим последовало, – в немалой степени объясняла непростой характер Джонатана и тот факт, что он всячески избегал чужих людей. Также стало ясно, на каком языке говорил Джонатан с мастером Вэем в тот памятный для нее первый визит к нему домой. Каким-то непостижимым для себя образом она знала, что в тот момент ей приоткрылась правда. Впрочем, ей до сих пор трудно было осознать все то, через что пришлось пройти Джонатану и Хуберту в столь раннем возрасте. «Хуберту было столько же лет, сколько мне сейчас, когда он видел, как горели в пожаре его родители, – ужаснулась она. – И столько, сколько сейчас Шаожаню, когда он расквитался с убийцей за их гибель».

Шаожань лежал посередине, между нею и Джонатаном, уставившись в потолок. Она не удержалась и легонько, кончиками пальцев, коснулась его руки, вытянутой на одеяле. Одно ничего не значащее прикосновение к костяшкам его руки. Шаожань чуть повернул голову и взглянул на нее.

– С тобой все в порядке? – едва слышно проговорил он, разворачивая ладонь, чтобы их пальцы сплелись. – Вернее, с нами? – исправился он.

– С нами – да, все в порядке, – ответила Эмма с несмелой улыбкой на губах, соединяя свои пальцы с пальцами Шаожаня и ласково пожимая его руку. Он тоже ей улыбнулся.

– А знаешь что? – прошептал он ей. – Когда ты только приехала в Шанхай, в самый первый день, ну, когда мы познакомились на парадной лестнице, так я немного испугался, что ты можешь мне понравиться. Я тогда подумал: «Она кажется веселой, и улыбка у нее чудесная, только весь ее вид говорит о том, что, сама того не желая, она способна навлечь на любого чертову уйму проблем».

Эмме подавила смех, чтобы не разбудить Джонатана.

– Элис, полагаю, вполне бы с тобой согласилась в части последнего замечания. – Она почувствовала, что краснеет. – В любом случае спасибо за комплимент моей улыбке.

– Только я ошибся, – продолжил он, став серьезным. – В конце концов получилось так, что это я навлек на твою голову чертову уйму проблем, включая разборки с полицией, это я притащил тебя в номер Спенсеров и заставил потом вылезать из него, цепляясь за ветки дерева…

– Ладно тебе, – перебила Эмма, – что до дерева, так все оказалось не так страшно. А уж что касается твоей встречи с полицией, то здесь тебе ни на секунду не следует думать, что это твоя вина. Эти правила нужно отменять.

– Если бы все было так просто…

– Должен же быть какой-то способ их отменить, – повторила она, – и мы с Джонатаном оба будем на твоей стороне и сделаем все, чтобы это случилось. Если же их так обеспокоило то, что мы целовались… – Она покраснела еще больше, произнеся эти слова вслух, однако договорить фразу было нужно. Речь зашла о чем-то важном. – Ну что ж, как по мне, так пусть привыкают.

Шаожань молча смотрел на Эмму, несколько секунд, не отводя от нее взгляда. Раздумывал, наверное: это она серьезно или нет? Наконец улыбнулся своей ослепительной улыбкой, которую подарил ей и в тот первый день на ступенях парадной лестницы, однако на этот раз сопроводив все это другим взглядом. И она почувствовала, как сильно под этим взглядом забилось ее сердце. Шаожань поднес руку Эммы к губам и коснулся ее.

– И то правда, – проговорил он, щекоча дыханием руку Эммы. – С деревом все оказалось вовсе не плохо.

XLVII

Выяснилось, что французы и в самом деле любят печенье с семенами лотоса. По крайней мере любит Клод Oжье. Он съел уже несколько штук, причем с удивительной неспешностью, особенно если иметь в виду некоторую необычность этого собрания, и запил их чашкой зеленого чая. Однако глаза его цвета меда светились хитростью, а взгляд явно был настороженным, как будто он призывал Вэй Луна разбить лед и произнести первое слово, которое положило бы конец этому ложному ощущению нормальности. Чтобы он в конце-то концов заговорил об убийстве Монтгомери Поула.

Эвелин, напротив, не взяла в рот ни крошки. Нахмурившись, сложив на коленях руки, она не сводила глаз с Вэй Луна, как будто вся эта сцена виделась ей сразу и смешной, и ужасной.

Вэй Лун молчал и неторопливо разглядывал их обоих, отпивая маленькими глоточками чай из своей чашки. На этот раз он должен был с максимальной осторожностью отнестись к людям, сидевшим перед ним, оценить их. Нельзя было повторить ту же ошибку, что была допущена с Монти Даудом. Эвелин Спенсер и Клод Ожье виделись ему очень разными и в то же время очень друг на друга похожими молодыми людьми. Оба были в высшей степени очаровательными, но каждый – на свой лад, и оба производили впечатление людей намного более умных, чем могло показаться на первый взгляд. И несмотря ни на что, ни один из них не казался плохим человеком. Но и хорошими они тоже не были. То есть безусловно хорошими. Они могли оказаться эгоистами, при случае проявить амбициозность или нелояльность, как и большинство людей. Они могли бы даже пойти на чудовищные поступки в минуту отчаяния, опять же как большинство, но Вэй Лун понял, что видит перед собой пару хороших союзников. Тех, у кого гамма оттенков серого их внутренней морали смещена скорее к белому полюсу, чем к черному.

– Мистер Чех сообщил, что вы желаете побеседовать с нами о чем-то важном, – заговорила Эвелин, явным образом одолеваемая тревогой.

– Должен сказать, что хоть я и рискую предстать перед вами обманщиком, однако же я пригласил вас к себе, чтобы попросить о помощи. – В голосе Вэй Луна слышались сердечные, умиротворяющие нотки. Он вполне понимал, что должно было означать для этих двоих пребывание в его доме, вне юрисдикции Международного поселения и, следовательно, вне его защиты, к тому же они толком не знали, чем закончилось происшествие прошлой ночи. Он перешел на французский; этот язык, который он долгое время не практиковал, несколько заржавел, но все же не слишком далеко