Василий собирался наведаться к Елагину, разыскать Катеньку Воронцову, уж она-то не забыла об их встречах. Все последние годы, пока он был в походах, не давал о себе знать таинственный Кураев. Куда он подался после отстранения от должности канцлера Бестужева? Наверняка пристроился при другом всесильном правителе. Кто бы это мог быть? Трудно сказать, поскольку после смерти императрицы почти все приближенные к ней лица была заменены пришедшим к власти ее племянником. Об этом Мирович тоже слышал от знающих людей.

Но все его планы перечеркнула внезапно обострившаяся болезнь, проявившаяся после ранения. И прошлой весной, в Пруссии, она дала себя знать, скрутив его, словно мочальный жгут, завязав в узел все повседневные жизненные желания, когда абсолютно ничего не хотелось, ни о чем не думалось, не мечталось, и жизнь становилась серой, унылой, а порой и невыносимой…

А ведь весна для него была когда-то лучшим временем года, несмотря на сырость, грязь, уродливо вытаивающий из-под снега мусор. Он оживал и наливался бодростью, задором, хотелось перевернуть мир и жить, жить, жить…

Обосновавшись в Петербурге, он все же нашел в себе силы пару раз выбраться из дома и пройтись по городу, полюбоваться на недавно выстроенные храмы, дома, шпили башен, упиравшиеся в затянутое облаками небо. Прошел по мосту на Васильевский остров, поглядел на свинцово-сизые воды Невы, напоминавшие столь же мутный и своенравный Иртыш. Хотя, отметил он самодовольно, шириной своей она уступала сибирскому великану, смывавшему единым махом на своем пути глинистые выступы вместе с деревнями, не щадившего ни людей, ни зверя лесного. Сколько жизней забрал он из-за своевольного своего нрава? Не сосчитать… Но и Нева мало чем уступала ему. Василий во время своей учебы в шляхетском корпусе не раз был свидетелем ее буйного нрава. И в ней гибли люди во время осеннего ледостава и по весне, спешащие проскочить по тонкому льду через обманчивые полыньи на другой берег, не желавшие ждать налаженной паромной переправы или обойти по одному из многочисленных мостов, надеясь на свою звезду и безнаказанность суетной спешки.

Вот так и он сейчас поспешил в столицу, надеясь непонятно на что. Воинский начальник его, генерал Петр Иванович Панин, относившийся к Мировичу с теплотой и участием, обещал всячески содействовать ему в решении дел с наследством и помочь с переводом в один из столичных полков. Но когда русские войска, после подписания позорного мира с королем Фридрихом, выступили из Пруссии в Россию, был получен приказ Петру Ивановичу остаться и исполнять должность генерал-губернатора Кенигсберга. На него же возложили управление всей Восточной Пруссией и командование русскими сухопутными и морскими силами, находящимися в Померании и Голштинии.

Вот он, удар судьбы исподтишка. И бороться с ней, судьбой, бесполезно. Потому оставалось ему лишь надеяться на самого себя и, если получится, задействовать свои старые знакомства, среди которых Кураев занимал далеко не последнее место. Если бы не проклятая болезнь…

Василий, почувствовав приступ удушья, вышел во двор и, облокотясь на перильца крыльца, набрал в грудь побольше свежего воздуха. Удушье постепенно отступило, но в глазах мельтешили черные мошки и плыли разноцветные круги. Тогда он сел на стоящую здесь же скамейку и стал разглядывать соседний двор, где стояла пара привязанных к пряслам лошадей. На коньке сарая была закреплена скворешня, выдолбленная из небольшой чурочки, покрытая с двух сторон дощечками. На крыше ее сидел недавно пожаловавший в северные края скворец и издавал громкие, ни с чем не сравнимые, переливчатые, с частым пощелкиванием звуки. Его трели невозможно было спутать ни с одной птичьей песней, а потому она особо запоминалась. И у Василия она вызывала добрые воспоминания, едва он слышал их вновь.

– И тебя в столицу потянуло… Видать, тоже надеешься найти здесь привольную жизнь и добрый корм, – проговорил он, словно занятая собственными делами птаха могла услышать и понять его слова.

К скворцам он питал особую привязанность еще с детства. В тобольской семинарии, где он когда-то учился, тоже вывешивали на деревьях скворешни, и по весне в них также селились, словно вымазанные сажей, переселенцы с южных краев. И семинаристы, одуревшие от заучивания латыни, мечтавшие побыстрее вырваться из стен ненавистной бурсы на волю, с радостью, широко улыбаясь, подолгу таращились, как скворцы смешно ссорились меж собой, пытаясь первыми занять понравившийся им домик. И потом, учась в Шляхетском корпусе, он встречал копошащихся на свежевскопанных грядках суетливых птиц во время прогулок по тихим столичным улочкам. И здесь, как и в Сибири, хозяева тоже готовились к встрече вестников первых погожих денечков и выставляли на шестах самодельные скворешни.

Черные с сизым отливом на крылышках птицы вели себя и здесь, на столичных огородах и редких запашках, истинными хозяевами оставленных на зиму поместий. Они мелкими шажками обмеривали сырую землю, совали остренькие клювики там и сям, проверяя, а вдруг люди спрятали что-нибудь ценное, и непрестанно оглядывались по сторонам, боясь, как бы кто иной не занял их законный надел.

Василий с блаженной улыбкой мог часами смотреть на их возню, недолгие стычки и перепалки за обладание свободной дуплянкой, словно именно за этим и прибыл в столицу.

Он сравнивал местных крылатых пришельцев с сибирскими скворушками и находил их более степенными, опрятными и даже чинно-важными, нежели их собратья, обосновавшиеся в таежных дебрях по берегам могучих рек. Невольно приходило в голову, что и в птичьем царстве есть свои чины и степени, заслужить которые не так-то просто. Иначе почему одни летят в глубь страны за тысячу верст, тогда как другие остаются вблизи границы и не подвергают себя испытаниям дальних перелетов, сохраняя жизнь себе и своим подругам.

Понятно, Господь так устроил мир, что всем живым существам стоит следовать по уготованным им стежкам, а коль потеряешь их, мигом сыщешь свою погибель. Но как узнать, кому что предназначено, не ошибиться в своем выборе, не набить шишек и благополучно дожить до положенного тебе смертного часа, с терпением ожидая его без ропота и стенаний?

Забывший на время своих воспоминаний о пернатом соседе, Василий взглянул на него и был удивлен, что тот тоже озабоченно поглядывает в его сторону. Убедившись, что спокойно стоящий невдалеке человек не представляет для него угрозы, смешно покрутил взъерошенной головкой и залился громче прежнего.

– Пой, пой, кошка услышит и мигом явится, – пророчествовал Василий.

И точно, проскользнув по хозяйскому двору меж конских копыт, сизый кот прокрался к забору, с него перепрыгнул на крышу сарая и медленно стал подбираться к скворешне, не сводя с птицы глаз.

– Брысь! – крикнул Василий и громко хлопнул в ладоши.

Скворец тут же повернулся в его сторону, заметил кравшегося по крыше кота, возмущенно захлопал крыльями и мигом перелетел на высокую березу, а разочарованный неудачей кот лишь с сожалением проводил его взглядом и остался на месте, надеясь на возвращение несостоявшейся жертвы.

«Все, как у людей, – усмехнулся Василий. – Не заметишь, откуда подкрадется такой вот котище и слопает тебя за здорово живешь. Так что нужно бы почаще по сторонам поглядывать, а то пропадешь…»