Финк мужичка огорчил удостоверением. Деньги отобрал.

— Использование служебного положения, — фыркнул мистер Тризны.

— Борьба с несанкционированной торговлей, — парировал майор. — О, что у нас здесь гражданочки?

Калерия Анатольевна снабжала (не бесплатно, разумеется) сограждан пивом из сумки-холодильника. Ленина Захаровна катала взад-вперед тележку с бидоном, полным промасленных пирожков. Анна Сергеевна, бездарная в бизнесе катастроф, предлагала салфетки.

— Ищут вас, Петрович, ищут! — Калерия коррумпировала Финка парой банок нефильтрованного. — Съе-бы-вай.

Она отчалила. Полиционер и психотерапевт встряли где-то между сумок и коляски. Откупорили пенную бурду. Евгений Петрович закурил.

— М-да… Куда съебывать-то?

— Ты этнический финн, можешь репатриироваться.

— А ты?

— А у меня американский паспорт.

— И вот так вот им её сдадим, да, Федь? Генералам Борзуновым? Новым Рузским и Селижорам?

Федор Михайлович промолчал, позвонил Мухиной. Абонент был глух.

— Может, не поедешь? — спросил «майор Том».

— Мне деда надо забрать.

Петрович кивнул.

— Мне дочь. Или объясниться. Чтоб не ненавидела меня.

— А потом?

— ХЗ, Федь. До дочки бы дожить… Борзунов, генерал, ебнутый дятел. Тупой и при власти. В Чечне, по слухам, бОшки пилил. Типа, как они с нами, так мы с ними. — Финк щелчком отправил окурок на рельсы. — Из-за сынка он меня и тебя, выражаясь по-ихнему, «уконтропупит». — Полиционер заговорил почти шепотом. — Я только на вырлу надеюсь.

— Я ж ее убил!

— Ты Дуняшу убил. Вырлу эти бабы…женщины уже наверняка в кого нового подселили.

Психотерапевт и майор переглянулись. Версии обоих — в кого — совпадали. Не было нужды их озвучивать, сожалеть вслух о юности, о прелести, которую в упор не замечали. Красоте случайно занесенного в поле с лебедой макового цветка.

Экспресс пришел минута в минуту. Вавилонские толпы рванулись к дверям, пугая матерых проводниц. Начальник поезда бубнил что-то по громкой связи. Мистер Тризны обнял Яло-Пекку, слегонца изумившись, точнее, офигев, ибо он никогда прежде других хомо не обнимал. Разве что, в детстве. И после секса — да и то, по просьбе барышень.

— Береги себя, товарищ майор.

— И ты себя, иностранный агент. Надеюсь, встретимся.

— Да куда вы денетесь, — комментировала зрительница — Синикка. Она и Аврора стояли на железных буквах «Б» и «З», составляющих надпись «БЕРЕНЬЗЕНЬ». Появилась баба Акка с пустой корзиной.

— Кипинатар тю-тю. Опять. Не кот, беда! Что ему плохо? Печенку ему сырую даю, рыбу! Блогеров смотрит на телефоне…

— Скучно ему, — предположила фермерша.

— Зато у нас отличная вырла! — Девочка пританцовывала. Страх и волнительное предвкушение собравшихся на вокзале людей ощущались ею во сто крат острее. Оттеночнее.

— У нас экспериментальная вырла, — усмехнулась мадам Ульёнен. — Мы идем в ногу со временем.

Ведьма грустила

— Где ж мой кот?!

***

Анфиса открыла глаза. Черепная коробка раскалывалась… Нет, УЖЕ раскололась на миллион маленьких черепков. Как глиняная плошка. Она помнила, что Владя Селижаров выскочил из леса перед машиной Рузского. Помнила, что пригожий силовик пошел с ним разбираться. И умер. Быстро. Владя ему горло перерезал.

— Я до папки твоего доберусь, — обещал маньяк трупу. — Сколько они, мрязи, народу загубили! Два два восемь, сука! Восемнадцатилетних сколько отправили за пару грамм гашиша на зону? Скольким висяки прикрутили? Экстремизм? Сколько они будущих инженеров, медиков в зэков превратили, а? Лично этот хер — сколько? Ради галочек, палочек, звездочек, медалек картонных, потому что нихера они не герои! Не офицеры! Не мужчины!

Пока он распинался, Анфиса кинула Короткому ключи от наручников, оставленные подполковником в бардачке. Выбралась из BMW и понеслась по дороге. С кабанами и лисами. Разделяя их животный ужас, безотчётно прижимая к сердцу книгу «Муми-тролль и комета». Чем труднее дышалось, тем сильнее хотелось жить. Стать кем-то. В детстве она верила, что уедет. Научится рисовать. Увидит мир. Солончак Уюни… Венецию. Мыс Доброй Надежды. Картины Сальвадора Дали.

— Направо, — шепнул голос, похожий на папин. Анфиса послушалась, но… ее сшиб лось.

Она потеряла сознание.

— Благодари судьбу, что мимо шествовал я, — сказал Василий — кот. Он оседлал макушку дядьки, который, судя по стеклянному взгляду, пребывал в трансе. И вел транспортное средство. — Я тебя спас. Реквизировал нам машину и шофера.

— Ну нифига себе! — Девушка хрюкнула. Снова хрюкнула. Расхохоталась. — Не зря я кошек подкармливала!

— Не зря, — признал Кипинатар.

— Чем… займемся?

— Рванем в Монако. — Усатый босс потер лапы. — Мы более чем кредитоспособны. Наличность Селижоры, Рузского и Озимой при мне. Ты будешь играть в казино по моему методу, плюс инвестируем часть в стартапы. Умножим капитал и вложимся в перспективного политика-лоббиста в США. Республиканца, естественно. Умеренного. Оснуем государство на территории, скажем, острова Кокос! Создадим чистую сапиократию, анкап. Утопию! С ограниченным интеллектуальным цензом избирательным правом.

— Я ничего не поняла, но давай попробуем. — Анфиса любовалась рассветом. Сине-рыжим, зрелым, летним. Свойственным второй половине июля.

По небу летел мопед.

Эпикриз

— Феся, у меня Альцгеймер. Вчера я три с половиной часа пыжился вспомнить, как звали твою бабушку.

— Эрика, дед.

— РККА, по паспорту-то. Рабоче-Крестьянская Красная Армия. Подруги у неё были — Инда, Индустриализация и Клароза. Мы предвоенные дети… Тогда ТАКОЕ творилось.

— Вы меня Феодосием нарекли. ТАКОЕ, дед, творится в головах. Желание выебнуться и соответствовать повесточке. Коммунистической, православной, неважно.

— Да я не спорю. Я тебе втолковываю, балбес, что я не человек уже почти. Овощ. Имя жены забыл! И ты со мной в подполье собрался?!

Тарас Богданович недоуменно наблюдал за внуком, мечущимся по его московской квартире. Сиделку Фёдор Михайлович запер в туалете, отняв телефон. Она орала. Орал телевизор. «Западные лидеры выразили коллективную озабоченность по поводу ареста лиц, аффилированных с лицами, контактировавших с рядом лиц, подозревающихся в спонсировании лица, близкого к лицам, признанным экстремистскими…» Орал Тореадор из оперы Бизе — «Votre toast, je peux vous le rendre…» Под этот аккомпанемент Теодор кидал в чемодан старческий скарб — термокальсоны 5 шт., шахматы, подарок Андрея Дмитриевича С., клей для вставной челюсти, сложенные ходунки и «Похождения бравого солдата Швейка» в канареечной обложке.

— Ты бы девушку лучше с собой взял любимую. Друга верного…

— И коня вороного. Дед! Ты паллиативный. Хули ты жалуешься? Неужели не охота умереть в движении, а не на тёплом толчке?

— Впрочем, — пожал плечами Тарас Богданович. — Меня так заебало! Вид из окна на сирень, с которой я прощаюсь по весне. Фотографии. Запах… Ты чуешь?

Психотерапевт принюхался.

— Чистящие средства. Тальк. Освежитель воздуха. И?

— Больницей, Феся, пахнет! Смертью. В моём доме, где раньше пахло пирогами, духами твоей бабушки и книгами. Да… умереть в движении — выход! Толстовский эндшпиль!

ФМ усадил ТБ на инвалидное кресло.

— А что у тебя с руками? Что вообще с тобой приключилось? — Академик только разглядел