— Три миллиона долларов! О Иисус милосердный, чистый сердцем, оставь мне моё, как я оставляю Твоё! — поёт судовладелец. — Мы спасены! Кланяюсь тебе Мария, Божья избранница! Три миллиона долларов! Почём сегодня доллар, Ахилл? У вас есть курс? Нет? Ну и ладно… Три миллиона долларов! Тогда как за два, за два, вы слышите, я готов был подписать, и я отправлял цветы его жене и швейцарские конфеты его детям! Три миллиона! Кто это сделал? Кто? Вы? Или он? Он! Ах, дорогой!

(Бросается на шею Берюрье.)

— Спасибо! Называй меня на «ты»! Можешь говорить мне что хочешь, но называй меня на «ты»! Я спасён! Я тебя люблю! Ты прекрасен! От имени компании! От имени президента Республики я обниму тебя! Я не могу себя сдержать! Три миллиона долларов! Вейся, флаг, вейся, вейся высоко! Господа, вот великий человек! О-ля-ля! Какая мощь! Вы заметили этот умный взгляд, это лукавое выражение лица? У тебя есть при себе фотография? Я хочу, чтобы в моём кабинете была его фотография! Цветная, в полный рост, с цветами вокруг! Три миллиона, да ещё долларов! И банк настоящий! О, сколько моряков и сколько капитанов, которые с радостью ушли в плавание, будут целовать ему ноги по возвращении! О, как он умён!!! Три миллиона долларов! Ты первый из первых! Единственный! До тебя было ничто! После тебя — космическая пустота! Только ты! Ты сверкаешь! Ты блещешь! Ты ослепителен! Мои солнечные очки! Где мои солнечные очки? Плевать, ослепляй меня, ибо ты моя белая палочка, мой пёс, моя чашка! Как произносится твоё имя?…

(Читает чек.)

— Бе-рю-рье… Красиво, выразительно, внушительно! Бе-рю-рье! Я дрожу! Я плачу! Потрогай мою щеку: слёзы настоящие!

Он плачет.

— Да, Оскар, — шепчет Старик, в раздражении от этого нового буйства прегендира. — Его зовут Берюрье, увы!

Абей выходит из нирваны.

— Увы? Что значит «увы», чёрт возьми! Не знаю такого слова! Оно существует? Никогда не слышал. Как вы сказали? Увы?

— Увы! — подтверждает босс.

— Нет! Запрещено на борту! Табу! Никаких «увы»!

Он хватает Дира за руку.

— И вообще, почему увы?

— Потому что эту купчую как раз составил Александр-Бенуа Берюрье, мой дорогой.

— Плевать, что с того?

— Как, что с того? Вы что, не понимаете, что Берюрье получил чек на три миллиона долларов, продав корабль, который ему не принадлежал? Да за такое сажают в тюрьму! — взрывается Биг Пахан. — Надолго!

— Ну и пусть сажают, — вдруг проявляет безразличие судовладелец, — но сначала он переведёт чек на моё имя. К тому же, — добавляет он, вынимая свою ручку «Ватерман» с узором, выполненным предприятием Картье, улица Мира, Париж, — он его подпишет немедленно! Держите, мой дорогой, мой Берюрье. Напишите на обратной стороне, очень разборчиво, без ошибок, исправлений и помарок: «К оплате на имя Оскара Абея, П. Д. Ж. компании „Паксиф“, Гавр!» И распишитесь. Вы умеете расписываться? Да, потому что вы уже поставили ваш прекрасный параф на контракте.

Ошарашенный словно бык, которого хватил солнечный удар, Берюрье протягивает руку к авторучке.

— Нет, Берюрье! Бог мой! — вскипает босс. — Вы с ума сошли! Вас ждёт лечебница или тюрьма. Дубина стоеросовая!

— Извиняюсь, мсье директор, — бормочет Оторопевший, пятясь.

Абей бросается на патрона со своим золотым штыком.

— И он это сделал, Ужас безволосый! Он смеет меня подводить под монастырь! Позволяет себе топить мой флот! Уничтожает мою компанию! Подтирается моими флагами! Убирает спасательный круг! Кто он, этот гадкий человек? Морской разбойник? Скажите мне! Вы его знаете? Таких негодяев надо бросать за решётку! За борт, как окурки!

Так же, как и в утренний час, Берю вламывает Абею по челюсти. Три новых зуба желают их обладателю счастливого пути и сыпятся на пол.

— Спасибо, инспектор Берюрье, — вновь произносит Старик.

У Оскара ряд зубов теперь уже напоминает вентиляционное отверстие.

Глаза как перечёркнутые чеки.

— Почти у цели! — хлюпает он. — Почти у цели, Боже…

Трогательно.

Старик поднимает его.

— Я полагаю, небольшое лечение в доме отдыха вам будет на пользу, мой дорогой Оскар. У вас небольшой breakdown[61].

— Да, в самом деле, наверное, — покорно соглашается судовладелец. — Три миллиона долларов! Нельзя умирать от жажды, находясь рядом с фонтаном, Ахилл, дорогой Ахилл!

Вот он, чек! Я трогал его, я читал его, гладил, целовал! Мы с ним теперь на «ты», между нами любовь! Мы не можем расстаться друг с другом, это против природы! Должно же быть какое-то решение! Думайте! Вы же умный, Ахилл, чёрт возьми! Даже блистательны! Друг мой, орденская лента у вас уже на шее! Сделайте усилие! С таким умным лицом, как ваше, можно сделать чудо! Вот! Чудо! Мне нужно чудо! А что, если мы заплывём в Лурд[62]? Нет, в Фатиму[63], это ближе… Я сейчас огибаю Испанию, понимаете… Вот так… (Описывает дугу окружности.) А потом Португалию! Фатима! Чудо! Чек! Мой! Индоссированный! Разлёгся во всю длину на моём счёте в банке… ленивец! Ахилл, я имею право на жизнь. Я — француз, католик, и я голлист! Я помню все куплеты «Марсельезы», все! Вы мне не верите? «Алон занфан де ля патри-и-е…»

— Погодите! — вскрикнул я вдруг (вообще-то вскрикивают всегда вдруг). — Есть идея!

Оскар Абей поднимает руки крестом.

— Тихо! — говорит он, понизив голос. — Не шуметь, полная тишина, не мешайте ему…

Я подбираю контракт, который упал на пол после пенделя Берюрье, и быстро его перечитываю.

— О’кей, — говорю я, — может сработать.

— Сомневаюсь, — вздыхает Босс.

— Не перебивайте! — умоляет Абей. — Говорите, малыш! Говорите всё, не бойтесь. Какой он милый! Прелестный мальчуган! Возьмите сигару! Хотите мою авторучку?

Я вам её дарю! Да, да! Оставьте себе как сувенир! Ну, что за идея?

— Чудесным образом этот контракт был помечен сегодняшним числом!