— Возьмёшь. — Демон пнул к нему обрезок металлической трубы, измазанный тёмным. — Если что, бей по рукам, по коленям, по почкам. Башку не трогать. Быс-стра, харя! — зашипел он с ненавистью, видя, что Селифан колеблется, и навёл на него револьвер. — На счёт три-четыре стреляю. Раз…

Селифан подхватил трубу, выронил, зарычал, схватил опять и, пригибаясь, побежал на нелепо согнутых ногах к выходу.

…Очутившись во дворе, Ёрш, а скорее и не ёрш уже — Марлин, стремительная меч-рыба, способная развивать в толще воды скорость свыше пятидесяти узлов (а это под сотню километров в час!), с интересом посмотрел в сторону ворот. Уйти сейчас было бы, пожалуй, самым разумным. Алёшке, конечно, абзац, но тут уж как кому повезло. Ну нет, спохватился он. В доме, кроме Алёшки, остался ещё ноутбук, а на нём всё: результаты исследований, дневник, намётки будущих опытов. Формулы — пусть сырые, но с большой долей вероятности правильные. Информация. Дорогая. Такая дорогая, что и представить трудно. Это четко понимал он сейчас, испытав действие «акселерина» на себе. Бесценная, пожалуй. Кроме того, сдавать кровь и плоть для экспериментов натовским (или каким там? может, кто-нибудь и больше заплатит, — япошки, к примеру?) яйцеголовым лучше не свою, а кроличью.

А вот о том, что великолепный акселератор метаболизма вовсю булькает во мне, благоразумнее всего будет помалкивать, решил он. Он развернулся и направился к крыльцу.

Шаги отдались в голове сухим хрустом. Точно ступал по вафельным трубочкам или чипсам. Ему пришло на ум, что никаких других звуков он не слышит. Вообще. Не слышал и тогда, когда крушил фургон. Проверяя, опустился на корточки, двинул кулаком по листу шифера, которым была огорожена завалина. Шифер бесшумно разлетелся крупными волнистыми обломками, из дыры посыпалась сухая земля вперемежку со шлаком. Тишина. Только где-то, на самом краю света, шуршали словно бы стекающие в бескрайнюю жестяную ёмкость рисовые зёрнышки. Это бегут секунды, решил он, поразмыслив. Подумать только, до чего они спешат. Видел он также как-то не вполне обычно, не в фокусе, что ли. Бездушные, неживые предметы — стены дома, автомобиль, ступени крыльца, — в обычной жизни такие неподвижные, подрагивали, ползли по наклонной вниз и вверх. Двоились, а то и вовсе пропадали куда-то на время. Он ждал, что воздух, недовольный чрезмерной быстротой его движений, примется сопротивляться, толкаться, рвать одежду. Он ждал, что связки и суставы, что мышцы, непривычные к такой колоссальной нагрузке, станут болеть, что сердце собьётся с ритма, ждал каких угодно неприятностей, но нет. Чувствовал он себя, в общем, вполне комфортно. Только слух вот да зрение… И в горле комок какой-то. Он сглотнул — отдалось в мочевой пузырь, он едва сдержал готовую пролиться струйку. Почему-то подобные фортели организма показались ему потешными, и он рассмеялся, но тут же умолк: смех звучал ржаво — скрип-скип-скрип, — пренеприятно. Струйка выбежала-таки, горячо и щекотно потекла по ноге.

Ерунда какая, решил он, не тем я занимаюсь. Он нахмурился и вошёл в сени.

Первым, что он разглядел в полумраке сеней, была какая-то странная, сгорбленная обезьяноподобная тварь, сонно ползущая ему навстречу, касаясь пола грязными пальцами одной руки. В другой руке, поднятой над плечом, тварь держала короткую, скверно пахнущую палку. Присмотревшись, он разобрал в твари знакомые черты: то был Селифанов, согнутый, напуганный и несчастный. Палка была — стальная труба, пахла — Алёшкина кровь на ней. Ёрш, скорей всего, обошёл бы крадущегося водителя стороной, но Марлин… Марлин вдруг воспротивился.

"Это же предатель, — сказал он, — что с ним расшаркиваться что ли?" — и, вынув из слабого, не противящегося селифановского кулака трубу, с силой ударил ею по оттопыренной заднице. Ткани — костные, мышечные, прочие ткани предателя покорно приняли в себя молниеносное оружие возмездия, расступились перед ним. Труба, без заминки пройдя их насквозь, выскользнула из пальцев, ударилась в половицу, расщепила её, утонула в ней по самый конец и застыла. Не останавливаясь, Яков ушёл вперёд, оставив за спиной то, что так легко было сотворить, но непосильно было видеть.

Всё-таки зрение успело отметить какую-то часть жуткой сцены, и сейчас он переживал её так, словно присутствовал при ней. Тягуче, медленно-медленно развалина Селифановского тела (господи, охнул Кравченко, неужели я ещё и каламбурю?) оседала на пол. Снова и снова.

Он вошёл в дом.

Прыщавый подросток, большой любитель плеваться, корпел над щиколоткой голого, вытянутого в струнку и одновременно какого-то скомканного Алёшки. Гвоздевых шляпок из Алёшкиного тела не выставлялось, но выглядел он всё равно отвратительно. Его светлые волосы были перемазаны бурым, слиплись на темени в толстую нашлёпку, из которой торчали короткие неопрятные волосяные сосульки. Грудная клетка представляла наглядную картину множественных переломов рёбер. Наверное, он умирал. Разъярённый Марлин даже не стал разбираться, чем был занят малолетний гадёныш, и так ясно, что не массажем и ласками. Он схватил прыщавого за плечо и дёрнул, отбрасывая в сторону. Тот врезался в стену, и Яков сразу отвернулся. Прощай, верблюд сраный.

Тэк-с, позвольте, а где же третий, с сочным голосом, который командовать мастак? Уж не в простенке ли за дверью распахнутой прячется?

Он рванул дверь на себя и удовлетворенно кивнул. Прищурясь, на него смотрел крючконосый гигант в камуфляжном костюме. Из прижатой к широкому торсу ручищи крючконосого выглядывал крошечный пистолет. Вернее, гигант смотрел в точку, где Яков был только что. Пистолет мокро перхнул. "Я — меч-рыба, — напомнил себе Марлин, переступая вбок (пистолет медленно, словно нехотя, но неуклонно последовал за ним; по-видимому, у здоровяка была превосходная реакция). - Меч карающий, меч возмездия. Дамоклов". Он плотно сжал пальцы, привстал на носки и бросил напряжённую кисть рубящим движением на покатое основание толстенной и жилистой шеи крючконосого: х-хэ-эк! — до седла! Лишь в самый последний момент он придержал-таки руку, растопырил пятерню, повернул её — и удар пришёлся плашмя, ослабленный. Крючконосый осел, выпустил оружие. Марлин тщательно прицелился и со всего маху наподдал мыском башмака в колено противника.

— Вот здесь, в углу упади и замри, как манекен. И больше я тебя сегодня не вижу, понял, чмо?! - сказал он, повторив недавний приказ крючконосого Селифанову.

Произнесённые слова показались ему отвратительными, жирными, пачкающими рот, и он расстроился. Чуть-чуть всплакнул. Полегчало. Он высморкался. Потом задумался. А зачем я, собственно, здесь? Решительно не помню, вот незадача какая!

Он с недоумением и надеждой, что вдруг да посетит догадка, огляделся. В доме царил разгром. Он задержал взгляд на растоптанном и залитом кофе ноутбуке. Кажется, не то. На неприятно подёргивающем ногами и рукой грязно одетом мальчике у дальней стены. Не то. С надеждой проследил взглядом за шустро бегущими вдоль плинтуса двумя белыми мышками. Шерсть на мышках повылезала, что ли? — была клочковатой, разной длины; виднелись пятна голого розового тела. Нет, мыши тоже, по-видимому, не то. Разбитое стекло и перевёрнутая мебель, зачем-то раздевшийся и взгромоздившийся на стол Алёшка, валяющаяся клетка с неподвижным белым кроликом — всё было не то.