душой предприятия была, конечно, Лена. А тот, кто спешит творить людям добро, имеет право подмечать слабости. Annette, напротив, привзяв за запястье: «Вы так хорошо сказали о нем и (делая вид, что перешагивает смущение) о себе, то есть не о себе, а о том, что (второй барьер смущения) для вас в этом (третий барьер), простите, бардаке, — настоящая жизнь» (приятный момент, если бы не шепот Пташинского тогда же в затылок: «Друже, из вас выйдет гармоничная коалиция…»).

Жаль, Танька только после «Поиска прекрасной попохи» (Пташинский переименовал «Поиск прекрасной эпохи») вспомнила, что Вернье признавался — трудно записывать, когда мысль несется… гепардом («гепард» — уверен, ее соавторство, она считает себя стилистически одаренной). «Не забыл, я увлекалась стенографированием?» (с умилением самой себе). «Угу» (Дурь к тебе липнет, как насморк. Она до сих пор в обиде, что не составил компанию в занятиях норвежским — продержалась, будем следовать подтвержденной хронологии, не больше месяца, даже «здравствуйте» улетучилось из головешки). «Я хотела Андрюше помочь. Он бы стенографировал свои мысли. Зря ты не написал об этом» (Как, если слышу впервые?) «Конечно, арс лонга и всё такое — правильно. Но я бы добавила (пауза, ее прием, чтобы звучало умней): искусство одно не предаст». Потом были слезы (Танькины слезы!) — у Пташинского в подобных случаях наготове сентенция — «предпочитаю сыр со слезой, а не девицу в слезах» — гогочут все, кроме меня, — им же святая Рыдофия не исповедуется. «Будешь?» (зато я обретаю законное право на «Землетрясение», я о коктейле). Конечно, будет. И я слушаю, что причина в той гадине, подлючке, стерве, воровке с Трех Вокзалов, суке последней и сексапильной кошатине, зебре — кстати, ты знал, что зебры — самые похотливые? (похоже, она требует подтверждения занимательно-зоологического факта) — паучихе, которая после спаривания сжирает женишка, — таким мерзавкам мамели с детства внушают, что у них между ног розан в сахаре, а мужики, ты уж прости за честность, за опыт, неспособны дотумкать, что там напичкано крысиным ядом. Ты не думал, что ее второй муж — придурковатый лорд — околел не случайно? Никто не травил, сам образцово спился. Может, использует зажимы для причинных мест? (Давно предполагал, святая Рыдофия осведомлена в изысках порноиндустрии.)

Зебры — это что-то новенькое, а в остальном все канонично — речь о Женьке Черничиловой, ныне мадам Эскро, — еще по коктейлю? — чур, зубами не стучать — скляница с острова Мурано и с алмазной гранью — морочила мне голову о зебрах, а техника алмазной грани тебе, смею предположить, неведома, или ты, небось, решила, проявляю заботу, чтобы ты не наглоталась толченого стекла? — не льсти себе (некоторая грубоватость — проверенное средство от истерик). Чокнулись без тоста (спасибо, коктейль целительный), но я бы утешилась быстрей, если бы ты оставил меня — улыбочка — переночевать, — конечно, она не сказала — а вы что думали? — коктейль целительный — и точка, но улыбочка была, и глаз подтуманенный — сначала на меня, после — на мою священную тахту — и кто после этого посмеет утверждать, что я испорчен?.. дамы поддатливы — щегольнул бы Пташинский, но я, например, опасаюсь таких дам, будто мне четырнадцать и обратно девственник.

Ты, что ли, спишь?! Пока je ris en pleurs (смеюсь сквозь слезы), он спит! Ладно, храповицкого не победить, хочешь, постелю? (А я что говорил? — это я тебе, недогадливый читатель — еще по коктейлю, чтобы продемонстрировать, какие мы добрые друзья и можем до положения вдрызг, и наша физиология, даже пущенная, как зебра, на вольную пастьбу, испросит лишь детских отправлений, а не взрослых). Но ты пропустил (дергает меня за щеку — у! — действительно пьяна? — поцокивает, отхлебнув), а что за карамель? Дай, угадаю (улыбочка), — это аспирантки, которых принимаешь у себя тайком, туда подмешивают, чтобы профессора (снова щека) при-во-ро-жить, хмех-хмеххх! Да, ты пропустил, мечтая о… мечтая… о новых открытиях в искусствоедении, пропустил… (Вежливость предписывает проявить интерес, проявляю). Есть силометры (Угу), есть (стучит по стакану) спиртометры (Угу), а есть (смеется), такое даже Андрюше в голову не влезло — вагинометры. И это не аршин пошляка Пташинского! А способность — принять туда вагон. Как, неплохо? (Кхм, — тональность кашля засвидетельствует, что тематика не так близка). Ну ты ханжа известный. Но посуди — лорд скопытился, а до него простачок — «средство передвижения» из анекдота. Слышал, он в психушке? Я не веду статистику пассажиропотока у нее в вагоне. Теперешний чуть не в parlement всея Европы греет круп. Раппопортиха моталась в Paris на стажировку и заодно, не знаю, зачем, с ней виделась, по-моему, это предательство, но та, вагоноприемщица, когда вспомнили Андрюшу — и не предательство? — небрежно, за кофейком: а какой еще другой способ стать женщиной? Механический? Он подходил для этого лучше прочих. Ничтожество. (Вероятно, мое лицо недостаточно солидарно.) Только Христом-Богом тебя прошу: не называй это ревностью. Как там у Гогена? Две душечки на пляже. Не пом­ню тарабарщину. Я никогда (спасибо — порция «Землетрясения») не скрывала, что Андрей для меня не какой-то дружок детства, хме-ххх. И вправе утверждать, что доверял мне больше, чем прочим. А так оцениваю Женьку объективно. Нравится вагон? — на здоровьице. Мы, женщины, вопреки кабанам, то есть мужчинам, способны к объективности. Вы встрескаетесь в стиральную доску (мне не хватает ангельской честности в глазах), в зебру (зеброфобия тоже, согласитесь, феномен), в идола какого-нибудь, который даже не намекнет, что догадалась, как вам больно (всё отлично, занят купажированием). У зебры не мелькнуло, что сломала ему жизнь. И его веселье — авансцена сломанной души. Да, много, много иных женщин (смотрит с врачебной нежностью), которые также всем ломают. А фигурка точеная, даже сейчас. Щелочки-глаза. С намеком. На теннисе промажет, и смеяться — Женька-потеряшка, ха-ха-ха! — главное, кое-чем вильнуть. А заботливость? Помнишь, он вывихнул предплечье (не помню), она ахала, охала, стягивала с раненого фуфайку, на ноги подняла всех знахарей олимпийского резерва. Он смотрел, как благодарный сенбернар. Я была глупая. Думала: значит, по-настоящему. Теперь секрета нет. Вы — никто не знаете. Он как-то завалился вдрабадан. С Annette Муриной всхимичило (занят купажированием), а я-то рада — не подушка в поезде, не гостиничная бе за интерес. Я мечтала, чтобы у него было постоянство. Сердилась: зачем пришел, в таком виде. Берег Annette, чтоб не травмировать. Я чтó? — мальчик в юбке. Он, правда, по-другому говорил: ты моя проверенная любовь. У него был синдром