Мероприятие оказалось намного солиднее. Со всех концов России съехались молодые дарования (из Якутии и Дальнего Востока даже представители были), выпестованные в стенах музыкальных школ, училищ, институтов культуры. Нас поселили в знаменитой Пулковской гостинице.

Мы заняли второе место в эстрадном вокале среди ста пятидесяти претендентов.

Попробовали мы себя тогда и в народном вокале, а всё оттого, что дочь, перепутав фолкрок с народным вокалом, записалась на народный вокал – отсылкой документов на конкурс занималась она. И когда по прибытии в Питер я узнал об этом, тут же переписал заявку, объяснив дочери, что ничего общего с народным вокалом её творчество не имеет. Но, как говорится, нет пророка в своём отечестве, дочь упрямо твердила, что «имеет и ещё какое», и чтобы в очередной раз доказать упрямице свою компетентность, я согласился на участие и в конкурсе народного вокала, который проводился вместе с академическим в стенах солидного музыкального заведения, с обычным для таких мест консерваторским залом.

После выступления в эстрадном вокале мы поехали на народный. Прослушивание происходило при совершенно пустом зале, пели, разумеется, без микрофонов. И это было первым, что округлило глаза дочери. Акустика всё же имелась, но самая примитивная, обработки голоса никакого, и звукорежиссёр, как кинооператор в кинозале, находился где-то под потолком за задней стеной. Заметив, что с дочери спала спесь, я подошёл и сказал: «Что?» Она отвернулась и упрямо заявила: «Всё равно буду выступать». «Ну-ну…» И я стал устанавливать за столиком жюри на штатив видеокамеру. Мы были единственные с камерой, и на это члены жюри сразу обратили внимание, объявив для солидности, что производится запись выступлений, и желающие их получить могут обратиться к организаторам конкурса. Я не стал возражать, и ко мне подошло несколько человек с вопросом о получении записи выступлений. Я сказал, что съёмка никакого отношения к организации конкурса не имеет, но всё же дал свою визитку, пообещав выслать по почте выступления.

Не знаю, как это получилось, но поначалу я даже не обратил внимания на прошелестевших мимо в длинных декольтированных платьях двух барышень как будто из прошлого века. Не знаю почему, но поначалу они показались мне гораздо старше своих лет: рослые, на старинный манер завитые, с роскошными плечами, с крупными, но очень выразительными чертами лица. Пройдя мимо меня, они остановились и разговорились о чём-то с Женей. Когда же запели, я вспомнил слова московского приятеля по прежнему ансамблю о том, что в столице теперь на классику, практически, невозможно собрать зал. Даже бесплатно не ходят. Со всей Москвы в лучшем случае соберётся человек тридцать в консерваторском зале, редко когда пятьдесят. Не наш формат, продолжал я развивать мысль дальше? Как бы то ни было, а дворянская культура к широким массам так и не привилась. И то, что московский приятель нахваливал Америку, уверяя, что только в одном Нью-Йорке около семидесяти симфонических оркестров, говорило лишь о том, что Америка – это Америка, а Россия – это Россия. Простому народу всегда была ближе эстрада. А вот академическое пение совершенно чуждо. Даже народный вокал многими воспринимался как анахронизм. В форме выражения, конечно, а не в смысле тем. Удивительно, как быстро мы охладеваем к устоявшимся формам и готовы до бесконечности экспериментировать в подаче материала, чем занимается, например, теперь та же Пелагия.

Что «барышни» близняшки, я тоже не сразу заметил. А когда заметил, из чистого любопытства стал к ним присматриваться. Действительно, на первый взгляд они казались на одно лицо и отличались только по цвету платьев – на одной было красное, на другой синее. После них выступала их сорокалетняя преподавательница, изображавшая заводную куклу. Потом смотрели народный вокал.

Последней выступала Женя. И хотя прекрасно понимала, что не в ту оперу забралась, всё-таки не упустила случая себя показать.

На мастер-класс я пошёл только потому, что до подачи автобуса была масса времени. И когда проводивший мастер-класс педагог дошла до разбора нашего выступления, я охотно согласился с ней, что выступление наше «всё-таки ближе к эстраде».

По прибытии в гостиницу, перед ужином, близняшки сами подошли к нам, как к знакомым и только тут я понял, что они совсем ещё молоденькие. Разговорились. По фрикационному «г» я сразу догадался, что они южанки, и когда спросил, откуда будут, ответили, с Ростова-на-Дону. «Донские казачки?» Они улыбнулись. Действительно, своеобразная казачья красота. Телесная зрелость и почти детская наивность. Открытость в глазах и улыбке первой и затаённая грусть в глазах и в осторожной улыбке второй. Я невольно залюбовался ими. Казалось бы, без всякой задней мысли. И пока стояли в ожидании лифта, а затем подымались на свой этаж и шли по коридору, они вели разговор то о сегодняшних выступлениях, то о своих дальнейших планах – куда-то они собирались поступать. Слушая краем уха, я был, казалось, совершенно спокоен, но стоило разойтись по номерам, я почувствовал сначала приступ скуки, потом желание чем-нибудь развлечься и уже хотел включить телевизор, когда Женя предложила отметить выступление.

Мы оделись и вышли на улицу. Холодный ветер пронизывал насквозь. И хотя снега было немного, ничто не напоминало о весне. Да и какая весна в начале марта? С утра, кстати, шёл мокрый снег, потом ветер гонял по безликому небу клочья облаков, изредка выглядывало холодное солнце, а к вечеру опять всё затянуло серым туманом. Вечером обещали вывесить списки победителей, а на другой вечер, после экскурсии по городу, раздать награды и провести гала-концерт.

Когда, отмотав пару километров в поисках магазина, вернулись в гостиницу, списка победителей ещё не было вывешено. Поднявшись на лифте, направились, было, в свой номер, когда увидели выходивших из своего номера казачек. «Вы снизу?» – спросили они. Женя сказала, что списки ещё не вывесили, и пригласила их в гости. Они переглянулись, улыбнулись и сказали, что придут. И как только они это сказали, я почувствовал сначала радость, потом приятное, как перед началом концерта, волнение, а затем всякая чушь полезла в голову. Попробовал усовестить себя – бесполезно. Просто спасу нет, лезет и лезет.

Меж; тем всё было приготовлено к приходу гостей. Плотно задёрнуты шторы. Потушен основной свет, включена настольная лампа – эдакий таинственный, располагающий к интимности получался полумрак. На журнальном столике у окна стояла откупоренная бутылка сухого вина, шоколад, фрукты, пластиковые стаканы.

Когда постучали в дверь, у меня замерло сердце.

Но это оказались не они, а соседи, пришедшие попросить запись выступления с сегодняшнего концерта. Я записал адрес.

Прошло ещё минут десять. Я предложил начать. Женя согласно кивнула. Я налил. Мы молча прикоснулись пластиковыми стаканами и выпили. И как только выпили, опять постучали в дверь.

Кровь ударила мне в голову.

Но это были очередные просители.

Ещё через полчаса стало ясно, что казачки не придут. И к нашему маленькому фуршету я потерял интерес. И когда Женя предложила пошататься по гостинице, я охотно согласился.

Забыл сказать, что гостиница была огромной, и в ней обычно останавливались иностранцы, которых и на этот раз оказалось немало. В основном – финны, немцы и японцы. Немцы, как и подобает немцам, как будто на чём-то всё время сосредоточенные, курили и тянули из высоких стеклянных бокалов янтарное пенное пиво. Японцы кучковались в своём особом, с восточной кухней, баре, а вот в ресторане, с живой, кстати, музыкой, когда мы туда вошли, кого только не было. Когда мы проходили мимо музыкантов в поисках свободного места, один, как выяснилось потом, узнал меня. Особенно как-то посмотрел и, кивнув в мою сторону, что-то сказал стоявшему рядом гитаристу. Я сделал вид, что ничего не заметил. И тут нас окликнули казачки. Они сидели в нише, у окна, и ели мороженое. Мы, разумеется, к ним присоединились.