– Ездить за деньгами далеко, Леночка. Радиостанция-то в Питере.

Через полчаса, заработав сорок пять очков из пятидесяти возможных, Леонид Федорович отправился в дачный поселок собирать пустые бутылки и всякое полезное для хозяйства барахло.

А Лена принесла воду из дождевой бочки, заперла сторожку, приняла что-то вроде душа над ржавым тазиком. Затем почистила одежду, причесалась. Она решила, что лучше будет уйти вот так, по-английски, без прощания. Пришлось перерыть всю сторожку, прежде чем она нашла огрызок карандаша. Записка на клочке газетной бумаги получилась короткой: «Спасибо за все. Мне пора уходить. Лена».

В самую последнюю минуту она обнаружила, что в ведре осталось немного воды, а на столе осталась грязная посуда. И решила, что будет неудобно уйти, оставив все как есть. Вздохнув, Лена опустила грязные кружки и миски в ведро, взяла в руку кусок ветоши и зачерпнула мелкий песок из картонной коробки.

3.

Дежурный слушал ее, не перебивая. Он лишь мрачнел с каждой минутой, перекладывал ноги с одного колена на другое и то и дело порывался ковырнуть в носу. Когда Лена закончила рассказ, милиционер помолчал еще какое-то время, то ли осмысливая услышанное, то ли ожидая новых подробностей. Потом кашлянул и сказал:

– Значит, так… Хорошо. Отлично. Коротко опишите все это на бумаге, а я сейчас вернусь.

Он встал, протянул ей несколько листков бумаги и ручку. Лена спросила:

– Может, вам что-то известно об Пятакове? В сводках, может, что-нибудь?

– Пятаков? Кто такой Пятаков? – удивился дежурный.

– Парень, который ехал со мной в одном купе. Я только что рассказывала…

– Ничего не знаю, – дежурный поспешно отступил к двери. – В общем, вы… В свободной форме. Без грамматических ошибок. Коротко. Внизу число и подпись. А я сейчас вернусь.

Оставшись одна, Лена сразу принялась за работу. Удивительное дело: по мере того, как страшные события последних дней выстраивались перед ней в виде стилистически нейтральных предложений, строк, абзацев – все это начинало казаться вполне заурядной чернухой, которой напичканы дешевые издания вроде кропоткинского «Частного детектива». Не хватает только фотоиллюстрации с обнаженной девичьей фигурой и двух-трех врезок, набранных крупным шрифтом: «Озверевшие бандиты приказали им молчать… Пока один затягивал удавку на шее Г., другой куражился, вливая водку в горло Е., а затем изнасиловал ее».

Чушь собачья. Лена вспомнила слышанные от подруг рассказы об ужасах судмедэкспертизы: каких-то пуговчатых зондах, мазках, экспертах-дегенератах… Сколько раз ей придется давать показания, повторять, уточнять, демонстрировать повреждения половых органов? Возможно, следователю еще захочется подшить к делу парочку-другую фотоснимков?

Лена густо покраснела. Нет, спасибо, обойдемся без сцен в духе «Истории О». Она быстро закончила писать, уже жалея о том, что обратилась сюда, в Конинское отделение милиции.

Спустя несколько минут дверь открылась, и в комнату вошел грузный майор. Лена сидела, покусывая кончик ручки, и смотрела в окно, на ее щеках высыхали следы слез.

– Майор Чичин, Александр Вадимович, – майор тяжело опустился на стул. – Что там у вас стряслось?

У него была низкая прямая челка по моде конца I века до н. э., щеки складками опускались на воротник. Лена отвернулась от окна.

– Я не помню, какое сегодня число, – сказала она, показывая на исписанный листок бумаги.

– Тридцатое, – буркнул майор.

– Спасибо.

Лена написала под заявлением «30 мая 1998 года» и расписалась. Значит, тридцатое. Просто замечательно. Месячные у нее должны были пойти двадцать восьмого или даже двадцать седьмого, она не помнила. Господи, неужели это.

Майор взял листок, скользнул по нему глазами, отложил в сторону.

– Итак. Ваша фамилия Лозовская?

– Да.

– Елена Станиславовна?

– Да.

Чичин замолчал, сосредоточенно глядя ей в переносицу. В глазах у него стояла глухая тоска.

– Значит, вы, Елена Станиславовна, утверждаете, что на вас напал. милиционер? Я правильно вас понял?

4.

Созвонившись с кем-то из областного начальства, майор сообщил Лене, что завтра ее доставят в Петрозаводский ОВД, а до утра она разместится в доме Анисьи Крючковой, местной вдовы. Крючкова оказалась маленькой, как мышка, по-деревенски расторопной и приветливой старушенцией. Она натопила жаркую баню, по-быстрому перешила кое-что из белья на смену, а после бани выставила на стол огромную сковороду, где плавала в топленом сале семиглазая яичница в полметра диаметром. И еще был чай с сушками, а потом – постель, пахнущая сухой ромашкой. Лена пережила незабываемые минуты.

Она проснулась, когда окна были неопределенно серы, а снаружи стояла гробовая тишина. Сколько времени, неизвестно – может, часа три-четыре утра, а может, только полночь. Лене было все равно. Она встала, оделась, взяла в руку туфли и на цыпочках вышла на улицу.

Конино утонуло в густом тумане, дом на противоположной стороне улицы казался пришельцем из страшных гоголевских сказок. Лена обула туфли и пошла из деревни прочь. Вчера во время ужина она осторожно спросила хозяйку, как далеко находится трасса, оказалось, что через лес идти не больше двух километров. И еще по дрягве метров пятьсот (это по болоту, поняла Лена), там тропа обозначена по краям вешками.

В лесу туман был, как сметана, идти приходилось на ощупь, держа перед собой вытянутые руки. Вверху то ли луна, то ли солнце полоумное, не поймешь. Время от времени на болотах кричала выпь, рядом шорохи разные, иногда Лене чудилось, что кто-то дышит горячим, неприятным ей в лицо и бубнит низким голосом там, за деревьями. Потом поняла: это началась дрягва. На болотах туман был жиже, ветер разогнал седые клочья, а земля была топкой и холодной, кое-где в черных «окошках» блестел не растаявший с зимы лед. И там, внизу, что-то бубнело, грозило, жаловалось.

Но страха не было – двух ночей, проведенных в обществе бандитов, Лене было достаточно, чтобы никогда уже больше не бояться каких-то звуков, тумана и хлюпающей зыбкой почвы под ногами. Указывающих тропу вешек она не нашла, двигалась наугад. Вскоре услышала шум трассы, повернула туда, шла, шла, в конце концов почувствовала под ногами твердое бетонное покрытие – и тут же едва не попала под колеса машины.

Он вынырнул из тумана в нескольких шагах от нее – белый, огромный, как крейсер, сверкающий лимонно-желтыми фарами «вольво»; Лена шарахнулась в сторону, упала. По ушам резанул пронзительный сигнал и визг тормозов, машина съехала на обочину, остановилась. Оттуда выскочил молодой лохматый парень.

– Где твои глаза, идиотка, я тебя спрашиваю! – кричал он, приближаясь к Лене и энергично постукивая себя костяшками пальцев по черепу. – Жить надоело, да?

Из салона доносились уютные звуки какой-то музыки, Лене почудился даже запах кофе. Она сидела на мокрой траве и чуть не смеялась. Почему-то у нее было замечательное настроение.