До их слуха донесся из глубины квартиры сухой кашель, и Дэвид, вздохнув, разжал объятия.

– Я взгляну, как он, а потом отвезу тебя на станцию.

Дэвид продал «плимут», на котором подвозил Силью и Руби домой в далеком 1949 году, и теперь водил мощный «меркурий-монтклер» 1956 года выпуска – темно-синий с прочной крышей. Чаще всего Дэвид оставлял автомобиль дома, а на работу – в одну из нью-йоркских лабораторий или в ботанический сад в Бронксе – отправлялся на поезде. В те же дни, когда он занимался полевыми исследованиями в сельской местности Уэстчестера, «меркурий» приходился очень кстати.

Будучи, как и Силья, единственным ребенком в семье, Дэвид вырос в районе Бруклин-Хайтс, неподалеку от ее собственного родового гнезда. Силье потребовалось несколько месяцев, чтобы понять, насколько он похож на живших с ней по соседству финских парней. Не внешностью, нет. Уверенностью, отношением к труду и вдумчивостью.

Дэвид был умным и бескорыстным, вел достойную, не отягощенную проблемами жизнь.

Как же Силья мечтала вышвырнуть Генри из дома! И готова была отдать за это что угодно!

Она часто грезила, как пригласит Дэвида жить в свой прекрасный дом. Они смогли бы сделать пристройку – размеры участка это позволяли, – и тогда в доме появилось бы место и для его отца. Они выбросили бы из гостевой комнаты дурацкий самодельный стол Генри, и Дэвид заполнил бы ее книжными полками. Силья представляла, как он усердно работает по вечерам, а потом присоединяется к ней, чтобы, уютно устроившись возле камина в гостиной, пропустить по бокалу мартини на ночь. Так они и сидели бы перед огнем, отражающимся в стеклянных стенах, а потом удалялись в спальню, в которой Силья спала в одиночестве на протяжении многих лет. Прежде чем погрузиться в сон, он шептал бы ей слова любви, и она отвечала бы взаимностью. А проснувшись поутру, смотрела бы на его лицо, на котором было написано, как он невероятно счастлив заполучить такую прекрасную женщину и жить с ней вместе до конца своих дней.

Силья никогда не испытывала подобных проявлений любви от мужа. С самого начала Генри привлекала не сама Силья – она только теперь осознала это в полной мере, – а всего лишь мысль, что существует женщина, готовая полностью подчиниться его воле. И в постели, и в жизни он находил удовольствие не в любви к ней, а в том, чтобы контролировать каждый ее шаг.

Что ж, те дни остались в прошлом. Никогда больше Силья не будет так жить. Только любви она могла позволить управлять собственной жизнью.

Я вошла в гостевую комнату и огляделась. Ну и где искать? И что именно? Усадив малыша на кровать, я распахнула дверцы шкафа, однако в нем были только вещи Генри – устаревшие, но совершенно новые костюмы, клетчатые рубашки и комбинезоны из грубой ткани, перепачканные грязью ботинки.

У окна стоял стол, а точнее – обычная доска, укрепленная на ящиках из-под молока. На этом импровизированном столе располагалась древняя печатная машинка «Смит корона» и коробка с документами. Заглянув в нее, я обнаружила стопку счетов, разложенных по датам. На каждом из них стояла подпись «оплачено», сделанная крупными печатными буквами. В один из ящиков был вставлен металлический поднос, на котором хранились чертежные инструменты: механические карандаши, линейки и транспортир. Здесь же я нашла несколько розовых ластиков и коробку запасных стержней для карандашей. Еще в одном ящике лежала чистая писчая бумага. Остальные были пусты.

Мой взгляд упал на прикроватную тумбочку. Открыв ее, я обнаружила деревянную коробку и несколько брошюр. Пролистав одну из них, я поняла, что имею дело с антикоммунистическими призывами. Это совсем меня не удивило. Пол тоже всегда высмеивал коммунистические идеалы: «Только посмотри, что происходит в России и Восточной Германии. Хорошо, что у нас есть Джон Эдгар Гувер. Он-то не допустит такого в нашей стране».[23]

Когда Пол вел подобные разговоры, я лишь кивала. Со мной было бесполезно говорить на такие темы, поскольку я не имела своего мнения на этот счет. Пол принимал тот факт, что я сочувствую демократам и поддерживаю Кеннеди. Снисходительно улыбаясь, он говорил, что это неотъемлемая часть брака с католичкой, и заявлял: «Я поддержу любого президента, лишь бы оставил Гувера на посту главы ФБР. Если он сделает это, мне не будет никакого дела до прочих его деяний».

Я убрала брошюры назад в тумбочку, поставила на кровать деревянную коробку и сняла крышку.

В коробке хранились письма Пола за последние год-полтора, адресованные Генри. Скорее всего Пол писал брату и раньше, но, очевидно, те письма Генри хранил в другом месте.

Я развернула одно из писем и улыбнулась, поняв, что Пол писал обо мне.

10 июня 1959 года:

Ты был прав, Генри, я встретил чудесную девушку. Очаровательная, точно нераспустившийся бутон, и готова целовать землю, по которой я хожу. Ну и с готовностью отдается любовным утехам. Соблазнить ее не составило труда. Словом, я очень доволен.

25 августа:

Мы так благодарны, что ты сможешь приехать на нашу свадьбу. Энджи не терпится с тобой познакомиться. И с Руби тоже.

Еще одно письмо пришло в ноябре:

Я почти закончил утеплять коттедж. Как раз вовремя, так как холода в наших местах наступают рано. Мне нравится семейная жизнь. Энджи славная девушка. Она с удовольствием и легкостью переносит беременность. Словно создана для того, чтобы рожать детей. Узнав о том, что у нее в семье шестеро детей, я сразу понял, что из нее получится прекрасный производитель!

Я поморщилась, ибо прочитать такое о себе было не слишком приятно. Но мужчины нередко бывают грубы в беседе с другими мужчинами.

В следующем письме Пол писал о рождении Пи Джея:

Я стал отцом. У меня появился сын – Пол Уильям Гласс-младший. Уверяю тебя, имя выбирал не я. На нем настояла Энджи. Она легко перенесла роды, и теперь и она, и младенец чувствуют себя хорошо.

Я нахмурилась, почувствовав себя так, словно потерпела фиаско. Я помнила, как Пол не хотел, чтобы ребенка назвали в его честь: «У него должно быть собственное имя. Не стоит взваливать на него чужой груз».

Но я стояла на своем. Моего старшего брата назвали в честь отца, а моего отца – в честь деда. Я сказала, как важно, чтобы имя переходило от отца к сыну, ведь это означало преемственность поколений и непрерывное продолжение рода.

Пол продолжал возражать, но потом наконец сдался.

Я развернула следующее письмо, датируемое маем.

С живописью все обстоит неплохо, а вот жить здесь, должен признаться, ужасно скучно. Я чувствую себя так, словно мир вокруг меня сжался до микроскопических размеров. Знаю, ты скажешь, что это нормально, что каждый мужчина чувствует нечто подобное, обзаведясь женой и ребенком. Но я больше себя не узнаю. Словно этой жизнью живет кто-то другой, а не я.