Не хотела она пить. Ни пить, ни спать не хотела. В ванной под ослепительной лампой придирчиво посмотрела на свое отражение в зеркале. Еще ничего, конечно. Даже очень ничего. Ну, если не считать еле заметных морщинок – куда от них денешься-то? Ну и фигура. Нет, не корова, конечно, но штанишки размерчика сорок второго в облипочку ей уже не носить. А ведь было время, когда она сама себе обновки в «Детском мире» покупала! Только джинсиков таких в «Детском мире» тогда не продавали. А было ей тогда столько же, сколько сегодня этой девочке. Как ее звать?.. Оля? Оля.

«Вроде как вчера все было, а целая жизнь как вода сквозь пальцы просочилась. Ну, не жизнь, так половина ее, причем большая половина. Вот уже и детки, рожденные тогда, выросли, да такими стали, что мальчики моей юности у них в друзьях и в знакомых. А то и в женихах…»

* * *

Аня еще пошепталась немного с зеркалом, попеняла ему на то, как оно беспощадно к женщинам, как не радует хмурыми утрами, потом улыбнулась себе, скрипнула дверью, щелкнула выключателем и на цыпочках прошла в комнату.

У тахты, на которой мирно посапывал ставший родным и близким отчаянный автогонщик Сережа Ракитин, она замерла. В темноте, к которой быстро привыкли глаза, Анна увидела его лохматую макушку и руку, которая обнимала голову. Это была ракитинская «фишка»: нос в подушку и рука вокруг головы. Как можно так спать, Аня не понимала категорически. А он говорил, что ему только так и комфортно.

Анна погладила макушку. Ракитин встрепенулся и мыкнул, как во сне. На самом деле он не спал – ждал, когда любимая женщина, наконец-то наговорится со своим отражением, выскажет зеркалу все претензии и успокоится.

А в это время на другом конце города в своей квартире так же не спала Оля Васькова. Не спалось. До полночи она вертелась с боку на бок, а потом решила не мучить организм, включила свет и взяла книжку.

Но ведь и не читалось совсем! И казалось бы, что случилось-то?! Женщина из прошлого ее мужчины. Что в этом такого? Прошлое у всех есть, у кого-то оно больше, у кого-то меньше, но есть. Прошлым не живут. Живут настоящим. У нее есть это настоящее – Илья Покровский, и у этой женщины есть ее настоящее – мужчина, который рядом с ней был, явно не просто друг, поспешивший на помощь. Значит, никто никому ничего не должен, никто ни у кого ничего не отнимал. Вот только почему царапает-то?

Ольга отложила книжку и погасила свет. Комната и она сама вместе со старым любимым диваном тут же провалились в темноту, будто в яму ухнули. Прошло какое-то время, и она стала различать в темноте предметы: угловатый стол с хрустальной вазой, в гранях которой играли голубоватые искорки – отблески отраженных десятками окон уличных фонарей, темная мохнатость настенного ковра, старый фикус в кадке, посаженный еще бабушкой двадцать лет назад, с огромными, словно деревенские лапти, листьями.

Ольга прислушалась к звукам своего дома. В тишине отчетливо было слышно, как в ванной капают капли из крана, отсчитывая секунды: кап-кап-кап. Шестьдесят капель – минута, шестьсот – уже час. Чем больше Ольга вслушивалась, тем громче они стучали, напоминая о времени.

На пути к ванной ей встретилось зеркало. Высоченное, во весь рост, с низкой тумбой трюмо – будто вход в иной мир. За спиной у Ольги была дверь в комнату. И она отражалась в зеркале.

Старые половицы качнулись, встревоженные шагами, и в зеркале все пришло в движение: приоткрылась дверь, и желтый луч света, взрезав сумрак, осветил потайной ход – решетку, закрытую на большой висячий замок, а за решеткой – каменные ступени вниз. Там, где они обрывались, была еще одна дверь – железная, тяжелая – от пола до потолка. И ни одной щелочки вокруг! Будто вмурована она в бетонную стену метровой толщины. В такую стучи не стучи, никто не услышит, только обдерешь ладошки в кровь и от отчаяния будешь плакать…

Ольгу порой удивляло то, в какие дебри могли увести ее собственные фантазии. Решетки, каменные ступени в подвал, а в конце – двери, запирающиеся большим ржавым ключом, как каморка папы Карло за холстом, на котором нарисован очаг.

В детстве она боялась трещины на потолке, потому что если присмотреться, то это и не трещина вовсе была, а рисунок черно-белый старика с космами, разметавшимися по сутулым плечам. Его лицо было разлиновано глубокими морщинами, из которых устрашающе торчал большой костистый нос, а маленькие глазки прятались под лохматыми, словно кусты, бровями.

Ольга в темноте всматривалась в угол со стариком, и ее трясло под одеялом. Она закрывала глаза, чтобы его не видеть, но понимала при этом, что он никуда не исчезает, и стоит открыть глаза, как он снова страшно ухмыльнется ей. Хорошо, что трещина не ползла дальше, а то бы у старика образовались страшные руки-крюки, и он когда-нибудь дотянулся бы до нее.

Днем она подолгу разглядывала трещину и уговаривала себя, что нет в ней ничего страшного. Но как только наступала ночь, зарывалась с головой в одеяло и упрашивала кого-то: «Ну, помоги мне скорее уснуть!»

Потом родители затеяли ремонт и трещину тщательно замазали мелом. Старик исчез. Вернее, исчезла трещина. А старик никуда не делся. Более того, Ольге казалось, что он смеется над ними всеми: подумаешь, замазали, я тут как жил, так и живу!!!

Должно было пройти немало времени, чтобы она забыла о существовании старика. Из ее памяти стерся его страшный образ, но нет-нет да и вспоминала она свои детские страхи, хотя фантазии с годами становились все более интересными и таинственными. Что там портрет какого-то старика в паутине-трещине, когда в зеркале видится почти реальный мир!

Ольга щелкнула выключателем, и в зеркале увидела себя в голубой майке с забавным слоном, в которой она спала. И никакой решетки и лестницы за ней и тяжелой двери в бетонной стене внизу, где кончается лестница. Ах, как жаль, что все это лишь ее фантазия! Вот бы здорово было отодвинуть, словно блестящий цирковой занавес, зеркальную амальгаму и сбежать по ступенькам вниз, где дверь эта тяжелая легко распахнулась бы, впустив ее в сказочную страну, в которой все были бы живы – мама, папа, бабушка, брат и родители Лехи Капустина, которые спасли ее от детского дома. И Покровский был бы свободен…

Илье Покровскому тоже не спалось этой ночью. Он думал о том, как иногда все складывается в жизни, будто в кино. «Санта-Барбара»! Рассказал бы кто – не поверил бы», – думал он, ворочаясь с боку на бок на жесткой казенной постели.

Конечно, у него давно была другая жизнь, и в ней много чего было, что можно смело вычеркнуть и прожить это вычеркнутое время еще раз, совсем по-другому. Но он даже не был уверен в том, хотелось ли ему что-то менять в собственной жизни. И потом, это в кино или в книжке режиссер и автор могут создать фантастический сюжет, в котором герои запросто проживут заново свои жизни, а в реальности этому не бывать никогда. А раз так, то стоит ли задаваться этим бестолковым вопросом, который так часто ставят перед собой люди: «Если бы можно было прожить жизнь заново, то что бы ты хотел изменить в ней?»

«Ничего не хотел бы. Потому что измени хоть одну букву, и можно лишиться чего-то, что дорого. Впрочем, я – не сказочник, не писатель-фантаст, и можно отбросить ненужные мысли и не засорять ими голову», – думал Покровский.