«Дорогой Стэп, черт, я подумал об этом только сейчас, мы же никогда не писали друг другу письма. Знаю, это немного в духе голубых, но, ты и сам знаешь, в некоторых вещах я похож на них, и я даже не знал, как тебе об этом сказать. Ну ладно, гомики тебе симпатичны, ты питаешь к ним слабость… Ой, только не перегни палку!» Ничего не поделаешь, ему удается вызвать у меня улыбку даже через столько лет, когда его уже нет. Я смотрю на листок, который держу в руках. Но действительно ли я хочу его читать? Что он хочет мне сказать? Почему все это время Паллина мне его не отдавала? Она ко мне хорошо относится, но при этом попросила, чтобы я ее простил… Значит, она в какой-то степени виновата. Полло велел ей передать мне это письмо, а она этого не сделала. Она отдает мне его теперь, через восемь лет, в тот момент, когда я собираюсь жениться. Фу! Похоже на ребус, только он очень трудный. Несмотря на сомнения, я продолжаю читать.

«И все-таки всякий раз, когда ты не хотел идти с нами в Большой цирк их бить, я тебя уважал. У тебя есть характер; ты не делаешь чего-то потому, что это делают все. Ты размышляешь и делаешь выбор. Нет никакой гарантии, что ты согласен, вот оно что. Ты мне скажешь: „Ты ходишь вокруг да около, но ничего не говоришь“. И верно! Как же ты меня знаешь, Стэп. Никто не знает меня так, как ты. Мои родители думают, что им подменили сына. Какие дураки! Они обожают мою старшую сестру, потому что она вся такая правильная, одевается так, как они велят, делает им подарки, но что по сути? Она трахается направо и налево, одним словом, легкого поведения… А насчет того, что может показаться, будто мне все до лампочки, и тебя это может удивлять, – вот от этого я страдаю. И потом Паллина. Паллина знает меня, как облупленного. Она поняла буквально все, даже самое сокровенное, – что мне нравится, и чего я совершенно не выношу. От чего меня тошнит, и что доставляет мне удовольствие. С ней мне очень хорошо, и мне бы хотелось, чтобы мы всегда были вместе. Но есть одна проблема, Стэп. Мне сказали, что вообще-то я не вечен. Или, лучше сказать, будет не так, как хотелось бы мне: мне придется до посинения лечиться, но я все равно окажусь в инвалидной коляске. Не могу и подумать, что моя жизнь будет такой – дома, с родителями, чтобы мне больше не удалось даже подрочить. Представляешь себе, Стэп? Даже такому, как я, пришлось бы несладко. Ну вот, сейчас ты скажешь: „Ну и что дальше? Что ты хочешь мне сообщить? Что означает это письмо?” Если ты его получил, это значит, что у меня не хватило смелости сказать тебе об этом, но я сделал свой выбор. Вчера вечером я был у Паллины, и мы смотрели по телевизору смешной фильм. В конце она жутко расплакалась, – так что поскольку ее родителей не было дома, я решил, что не помешает заняться сексом и начал ее раздевать, и она мне сказала: „Нет-нет, любимый, давай займемся только обнимашками”. Фу! Если существует такое слово, от которого меня тошнит, – то от этого! „Обнимашки”! Какого лешего оно значит? Эти „обнимашки” можно спутать с какашками! Не говоря о том, что для меня яснее ясного правило: лучше сначала сразу же заняться сексом, а потом – чем-нибудь другим. Например, посмотреть кино, даже обсудить какую-нибудь тему на выбор, как в школе, но всегда – только после секса, потому что существует столько всего, что могло бы помешать хорошему траху! В общем, как я тебе говорил, мы, к сожалению, не перепихнулись, но хотя бы фильм оказался хорошим. Он называется „P. S. Я люблю тебя”. Это история человека, который знает, что он умрет, и оставляет несколько писем своей жене. Он, этот мужик, был очень клевым, а его жену играла Хилари Суонк – та самая, которая играла и боксера в фильме Иствуда «Малышка на миллион». Фильм мне понравился; в конце концов главный герой сделал все для того, чтобы его жена смогла найти себе другого мужчину и, самое главное, продолжала любить жизнь. По крайней мере, я так это понял, или, лучше сказать, понял то, что мне сказала Паллина: по ее мнению, посыл фильма – именно такой. И так мне пришла в голову мысль оставить тебе это письмо, но только одно. Сейчас я не хочу тебе говорить, чтобы ты стал встречаться с Паллиной, хотя, конечно, ей было бы лучше с тобой, чем с кем-нибудь другим. Не хочу говорить тебе и того, что у тебя никогда не будет другого такого друга, как я, хотя я и думаю, что такого, как Полло, ты уже никогда не найдешь, но я тебе этого не желаю, потому что иначе я поступил бы слишком эгоистично. Но я говорю, что меня, к сожалению, больше не будет. Если ты читаешь это письмо, значит, все уже произошло. Я достал одно очень сильнодействующее вещество; я подмешаю его в пиво и выпью перед гонками. Ты знаешь, Стэп, я бы мог выиграть любое соревнование, но на сей раз этого не произойдет. Шеф мне сказал, что оно начинает действовать примерно через минуту; значит, я буду нестись на полной скорости, когда мое сердце остановится. Для всех это будет несчастным случаем, хотя на самом деле это будет суперпередозировка. Лучше уж так, Стэп; мои родители наверняка воспримут это ужасно, но только Паллина, а теперь и ты, благодаря этому письму, только вы знаете, как оно на самом деле. Это была не последняя гонка и не дурацкий несчастный случай; нет, это было то, что решил я. Следовательно, ты совершенно не виноват. Вот, я написал тебе в основном ради этого. Крепко тебя обнимаю, не обижайся на меня. Я буду твоим ангелочком… Или, может, твоим чертенком. Но так или иначе я буду любить тебя всегда. Полло».

Я складываю письмо и поднимаю взгляд к небу. Оно все усеяно звездами, а луна делает весь парк Виллы Глори словно волшебным. Я плачу – сначала безмолвно, а потом навзрыд. Я не могу в это поверить; мне всегда казалось, что это я был виноват в том, что в тот день решил не участвовать в гонках. Я всегда думал, что, если бы я тогда поехал, то все сложилось бы по-другому, но, оказывается, все уже было предрешено. Но почему друг, которого я считал больше, чем братом, ничего мне не сказал? Я бы смог для него что-нибудь сделать, бороться вместе с ним, противостоять этой болезни, заставить его передумать… Передумать. Может, он не хотел делиться всем этим со мной, потому что защищал меня от своего выбора. И тут я вижу свет фар. Они приближаются снизу, из-под горы, но сразу сворачивают направо. Это машина полиции. К счастью, они меня не увидели, а то они бы мне не позволили даже спокойно поплакать. Так что я сажусь в машину, еду по склону вниз с выключенными фарами, чтобы, завершая патрулирование, полицейские меня не засекли. Мне не хочется сейчас давать объяснения. Но одну вещь я хочу понять. Выехав за пределы Виллы Глори, я останавливаю машину на обочине и набираю номер. Она мне сразу же отвечает.

– Почему ты дала мне его только теперь?

– Прости меня, Стэп, я не знала, как тебе об этом сказать. Мне было стыдно.

– Чего?

– Того, что мне не удалось его остановить. Он мне сказал: «Можешь пробовать, что хочешь, но я все равно сделаю то же самое». И еще: «Ты не можешь меня предать, это знаешь только ты».

Я молчу.

– Да, я понял. Но почему ты мне его дала именно сейчас?

– Потому что было нечестно, что этот груз все еще на тебе. Даже если бы ты и был в тот вечер на гонке, он все равно бы погиб. Вот так. Да и к тому же, я не хотела… Не знаю.

И она начинает плакать.

– Что, Паллина?