– Может, не было, – неохотно признал отец. – На шкатулке время не указано, когда из нее все вытащили и кто. Но следы ауры и ментальная чистка говорят не в пользу Регины. Конечно, она может покрывать свою подругу Монику. Этого тоже исключить никак нельзя.

– Зачем Монике обворовывать себя саму? Ей никогда не отказывали в деньгах.

– Возможно, нужная сумма была слишком большой, – сказал Николас. – Такой, которая непременно вызвала бы вопросы в семье.

– Есть предположения, зачем столько могло понадобиться? – заинтересовался отец.

Николас не ответил. Для меня его молчание было красноречиво. Значит, он знал что-то, касающееся Вернера. Знал, но не хотел говорить. Я бы его поняла – озвучивание подобных слухов могло напрочь погубить карьеру друга, о котором он всегда хорошо отзывался. Если бы только речь не шла о моей лучшей, да что там лучшей – единственной, подруге.

– Николас, если вы знаете что-то, что может помочь расследованию… – умоляюще сказала я.

– Если бы я точно знал, то непременно сказал бы, – ответил он. – Но пересказывание слухов, к тому же дошедших до меня через третьи руки, – это не просто недостойно, это отвратительно.

– Наша работа зачастую строится на использовании и проверке слухов, – заметил отец. – Не вижу в этом ничего недостойного. Мы же не собираемся предавать их огласке. Проверим, и если ничего не подтвердится – попросту отбросим.

Вот теперь было очень заметно, что мой отец и Николас принадлежат к разным социальным слоям. Сидели они почти друг напротив друга, но создавалось впечатление, что курсант смотрит на отца сверху вниз. И идея моего папы ему не понравилась.

– Вы не понимаете, о чем просите, – холодно сказал Николас. – Если слухи о вашей проверке дойдут до начальства, пусть они даже не подтвердятся, то военная карьера проверяемого закончится не начавшись.

Он мне теперь ничего не должен. А других причин помочь моей подруге в ущерб интересам собственных друзей у него нет. И он прав. Если Вернер ни в чем не виноват, то это для него бесследно не пройдет. Никто не будет особо интересоваться, обоснованным ли было обвинение. Достаточно того, что оно было. Что могли заподозрить.

– Но из вашей фразы можно сделать вывод, что у одного из курсантов возникла нужда в крупной денежной сумме, – невозмутимо произнес отец.

– Разве? – не менее невозмутимо ответил Николас. – Я просто отметил, что родители Моники могли отказать в сумме, превышающей определенный размер. Не знаю, где уж вы тут усмотрели то, что сказали.

– И все же я не верю, что Регина могла украсть хоть что-то, – не отступала я. – И не верю, что она согласилась бы отсидеть без вины двадцать лет, чтобы Моника могла быть счастлива с Вернером. Шкатулку ей подбросили.

– Штефани, – отец чуть поморщился, – она была последней, кто держал эту шкатулку в руках. Против фактов не пойдешь, понимаешь?

Я понимала. Но была уверена, что ситуация со шкатулкой непременно объясняется иначе, нежели внезапно проснувшимися криминальными наклонностями Регины. Ментальное воздействие было? Было. Этого отрицать никак нельзя. Возможно, оно было более глубоким, чем показалось следователю?

– Я не знаю, как такое могло случиться, – ответила я. – Зато я прекрасно знаю Регину, она неспособна на преступление. Она не жадная, не завистливая. Да что я говорю, папа, ты сам это прекрасно знаешь.

– Боюсь, мое мнение суд не учтет, – вздохнул отец. – И не настолько хорошо я ее знаю.

– Суд?

– Да, до суда дело точно дойдет. Ей нужен адвокат.

– Ты можешь кого-то посоветовать? – ухватилась я за эту мысль.

– Могу. Но не рассчитывай, что он сотворит чудо. Если Регина виновата, избежать наказания ей не удастся, – отец выдвинул верхний ящик стола и вытащил коробочку, из нее, в свою очередь, извлек картонный прямоугольник, на котором, кроме имени и адреса, ничего не было. – Этот выжмет все, что можно. Но учти – не только ради клиента, но и из него.

Денежные траты меня не пугали – в последнее время оборот нашего магазина сильно вырос, а потребностей у нас с тетей Маргаретой не так много, поэтому почти все заработанное оседало в банке. От чека, который хотел выписать папа, я отказалась. Я видела, что в невиновность Регины он не верит, а значит, такая трата для него неприятна. Он считал себя обязанным помочь, но это не та помощь, которую бы мне хотелось от него получить. Но чтобы не обижать его, я сказала, что хочу сначала узнать, сколько запросит адвокат.

– Штефани, почему вы не взяли деньги у инора Шварца? – спросил меня Николас, сразу как мы покинули Отделение Сыска. – Только не говорите, что вы придете за чеком потом.

– Он уже считает Регину преступницей, – ответила я.

Больше всего меня тревожило мнение отца. Я предполагала, что он не сказал что-то важное, что-то такое, что противоречит интересам следствия, но ему позволяет считать вину подруги доказанной. Будущее Регины беспокоило меня все сильнее. Пока я не находила ничего, что позволило бы снять с нее обвинение. А тут еще Николас явно что-то знает, что может ей помочь, но не считает нужным говорить. Я невольно бросила в его сторону возмущенный взгляд, который поняли совершенно правильно.

– Я не стану покрывать человека, в вине которого буду уверен, – сказал он, тщательно подчеркивая каждое слово, будто отвечая на мой невысказанный вопрос. – Но и выдвигать обвинения, не основанные на фактах, не буду.

Я повернулась к нему, желая уличить в том, что сейчас он пытается прикрыть свой отказ красивыми словами, но встретила прямой открытый взгляд и говорить ничего не стала. Я смотрела на него и недоумевала, почему он продолжает находиться рядом со мной. Конечно, я ему благодарна за поддержку, за то, что не оставляет меня наедине с возникшими проблемами, но все это не отменяло того, что ему рядом со мной тяжело, а мне… мне хотелось видеть на его месте другого. Или нет? Я вспомнила про браслет и с удивлением поняла, что артефакт не дает о себе знать, а моя голова совершенно свободна от восторженных размышлений о Николасе и его семье. Теперь это обручальный браслет, и только. Жаль, что ради такого результата пришлось отказаться от магии. Но это лишь на время, необходимое, чтобы снять символ никому не нужной помолвки.

– Николас, зачем вам идти со мной к адвокату? – просто спросила я.

Он ответил не сразу. Смотрел на меня, думая о чем-то, и молчал.

– Дело не в том, что я чувствую себя виноватым перед вами, Штефани, – наконец сказал он. – Вам сейчас нельзя быть одной. Ваш отец не смог уйти с работы, а вы, уж простите, слишком взволнованы, чтобы трезво оценивать происходящее. Но если вам кажется, что артефакт начинает на вас влиять…

– Нет, сейчас он лишь украшение, – ответила я.

– Странно называть украшением то, что никто не видит.

– Тогда – просто обычный браслет. Наверное, символом помолвки его тоже считать нельзя, – я несколько неловко улыбнулась.