Ничего я не стал обдумывать, мне было лишь бы понравиться Норману, и я не глядя подписал все документы в трех экземплярах. Лучше бы у меня правая рука отсохла. Поди знай, что этим я запускаю машину, которая погубит одного из тех немногих по-настоящему хороших людей, кого я когда-либо знал.

Как я вздыхаю, вспоминая чудные давнишние деньки, когда, благодаря неожиданному приходу Мириам, я мог мигом сорваться со скучного производственного совещания моей «Артели напрасный труд»! Вот и Мириам: ждет меня в приемной, одной рукой придерживая Савла, прилепившегося на бедре, а в другой сжимая ладошку Майкла. Плечо оттягивает сумка с детской бутылочкой, пеленками, книжкой-раскраской, цветными карандашами, как минимум тремя машинками со спичечный коробок величиной, Йейтсом или Берриманом[194]в бумажной обложке и последним номером «Нью-Йорк ревью оф букс». Или вот она с извиняющимся видом ведет за собой бродячую собаку, которая то ли рылась в помойке на Грин-авеню, то ли дрожала в подъезде на улице Атуотера. А однажды утром привела изможденного подростка, который все время ежился и зажимался в постоянном ожидании удара, одновременно ухмыляясь искательно и коварно.

— Это Тимоти Хоббс, — представила его она. — Он из Эдмонтона.

— Привет, Тим.

— Драсссь.

— Я обещала Тиму, что у тебя для него найдется работа.

— Какая еще работа?

— Тим спит не раздеваясь на Центральном вокзале, поэтому, боюсь, необходимо выплатить ему жалованье за неделю вперед.

Я пристроил Тима разносить письма, а заодно обслуживать ксерокс, несмотря на то, что он время от времени вытирал нос быстрым движением запястья. Исчез он к концу недели, вместе с сумочкой секретарши, калькулятором, электрической пишущей машинкой, бутылкой виски и моим недавно перезаправленным увлажнителем воздуха.

В другое утро Мириам привела беглую девчонку — мол, она без толку себя растрачивает, работая официанткой в грязной забегаловке, да еще и страдает от босса, который, не потрепав за грудь, мимо нее в кухне пройти не может.

— Мэри-Лy, — сказала Мириам, — хочет окончить компьютерные курсы.

В тот же день (я, можно сказать, не успел и глазом моргнуть) выхожу в полдень из офиса и вижу на парковочной площадке целую флотилию мотоциклов и велосипедов, брошенных там мальчишками курьерами и рассыльными. Оказывается, Мэри-Лу уже вовсю обслуживает пацанов в нашем недавно установленном — все так радовались! — грузовом лифте. Посыпались жалобы, и мне пришлось ее отпустить.

Мириам и теперь, насколько мне известно, по пятницам устраивает в их квартире день открытых дверей — приходят студенты Блэра, и она утешает обиженных и тех, кто оторван от дома. Девицам помогает с организацией абортов и свидетельствует в суде, защищая молодых людей, обвиненных в хранении наркотиков.

Сегодня я плюнул и не пошел в офис «Артели напрасный труд» — предпочел подольше поваляться в постели. Включил программу «По вашим заявкам», закрыл глаза и поплыл, представляя себе, будто Мириам здесь, со мною, под пуховым одеялом, греет мои старые кости. Этот голос я знаю насквозь — до последнего обертона. Эге, у нее что-то случилось! Прокрутив магнитофонную запись на ночь еще раз, я уже мог сказать это с уверенностью. Мириам нервничает. Наверное, опять поругалась по телефону с Кейт. Или лучше бы с Блэром. Возможно, настал черед старого Панофски сделать решительный ход. «Конечно, возвращайся домой, дорогая. Если я выбегу прямо сейчас, ранним утром я уже буду у твоего подъезда в Торонто. Да нет, не надо волноваться, как я доеду. Я же бросил пить! Ну да, ты права. Этим и объясняются перемены к худшему в моем характере. Да, я тоже люблю тебя!»

Хлопнув еще стопарик неразбавленного, я так расхрабрился, что действительно набрал код Торонто и ее номер телефона, но, когда услышал, как она своим несравненным голосом сказала «алло», понял, что мое сердце вот-вот разорвется. И бросил трубку. Ну молодец, добился своего, подумал я. Блэр, видимо, где-то бродит, обнимая и целуя деревья или наклеивая плакаты «Общества защиты прав животных» на витрины меховых салонов. Мириам дома одна, в неглиже, и думает теперь, что квартиру прозванивал грабитель. Или сексуальный маньяк. Я напугал ее. Но звонить снова, чтобы успокоить, не посмел. Вместо этого налил себе еще стаканчик и понял, что не миновать мне очередной типичной ночи одинокого старпера, когда лежишь, взад-вперед перематывая ленту попусту растраченной жизни, в недоумении от того, как это ты оттуда попал — условно говоря — сюда. Как из трепетного отрока, который в постели декламировал «Бесплодную землю» Т. С. Элиота, получился престарелый распространитель телевизионного дрека[195], мизантроп, человеческий облик которого только и держится что на утраченной любви да на гордости за детей.

БОСУЭЛЛ[196]: Но ведь человеку свойственно страшиться смерти, не правда ли?

ДЖОНСОН: Мало того, сэр! Вся жизнь есть не что иное, как борьба с навязчивыми мыслями о ней.

Свою первую работу, ставшую предвестником всех будущих прегрешений против хорошего вкуса, я получил на эстраде (гнусный Терри Макайвер, несомненно, сказал бы «в comedia dell'arte, где П. был приобщен к ремеслу мимикрии»). Меня наняли всего лишь продавать мороженое, шоколадки и орешки в «Театре варьете», где я ходил между рядами с подносом. Потом с шоу, звездой которого была Лили Сен-Сир, ненадолго приехал клоун Макси Пил, и тут мне выпал первый шанс.

— Эй, носатик, — окликнул меня Макси, — как насчет получать по два бакса за представление?

Моя роль заключалась в том, чтобы, когда подойдет очередь выходить на сцену клоуну Макси, кинуться на галерку и, прежде чем он успеет вымолвить первое слово, проорать: «Эй ты, поц, хрен моржовый!»

В наигранном испуге клоун Макси должен был устремить взгляд на галерку и в ответ крикнуть: «Слышь, пацан, а чего бы тебе не сунуть руки в карманы да за свой со всех сил не ухватиться?» Партер на это должен был отозваться диким гоготом, и Макси мог начинать пикироваться с первыми рядами.

Неделю назад, когда я был на очередном обследовании у Морти Гершковича, он вдруг радостно объявил:

— Смотри-ка, ты с прошлого года усох почти на полдюйма! — После чего он послал мне воздушный поцелуй и вонзил палец в резиновой перчатке в мою задницу.

— Трюфелей ты там не найдешь, — сказал я.

— Так пойдет дальше, надо будет делать на ней подтяжку кожи. И чем скорее, тем лучше. Помнишь Меира Лабковича?