тоненький конверт без марки, узнал почерк отца, застыл от счастья. Опомнившись, он, не распечатывая письма, побежал к Дашке.

Отец скупыми фразами писал о том, что февральская революция освободила его из ссылки, сообщал о новом, теперь уже пролетарском революционном перевороте, о стихийной демобилизации армии на фронте, о том, что видел Ленина и даже разговаривал с ним, передавал поклон от Никанора, которого встретил в Кронштадте, советовал уехать в деревню к матери, а если мать откажется от него, на время поселиться у сапожника Отченашенко. «Сапожник мой друг и твой крестный», — писал отец.

В конце письма, после загадочных букв P и S, передавал привет тете Даше.

Дашка схватила письмо, прижала его к груди.

В городе на круглых афишных тумбах появилось набранное крупными буквами обращение большевиков «К гражданам России», в котором сообщалось, что буржуазное Временное правительство низложено и государственная власть перешла в руки Советов. Рядом с обращением был наклеен «Декрет о земле», подписанный Лениным. У этих сообщений с утра до вечера толпился взбудораженный народ.

Ежедневно на стенах домов появлялись грозные приказы местного Совета за подписью председателя Арона Лифшица, недавно вернувшегося из столицы.

Политические споры не только не утихали, но разгорались еще больше. Горячее всех спорил Иван Данилович Аксенов. Хватая Степана за лацканы пиджака, заглядывая в его увядшие сиреневые глаза, кричал:

— Да поймите вы, что «Комитет спасения родины и революции» с вашими эсерами поднял в Петрограде мятеж юнкеров, но пролетарии раздавили мятежников, как клубок гусениц! У Пулковских высот взят в плен генерал Краснов и отпущен под честное слово, что прекратит борьбу против советской власти… Главнокомандующий войсками генерал Духонин отказался повиноваться Советам и убит солдатами… Никому не свергнуть советской власти!

Эти утверждения ветеринара больно ранили сердце Степана. Ходил он грустный, с опущенными руками и упавшим сердцем. Лестница, по которой он успел подняться на несколько ступенек, обломилась у основания. Утилизационный завод стоял. Короткая труба его перестала чадить, отравлять воздух. Сторож Шульга, как во время праздника, запер все служебные помещения и повесил ключи под стекло, на деревянную доску в своей каморке. Дочь его Галька надела новое платье и целыми днями пропадала в городе.

Трещал мороз, лихо посвистывала метель. Жители утилизационного завода притаились, ждали и боялись бури, которая, разгуливаясь, уже мела по всей России.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

В январе 1918 года, как и советовал в письме отец, Лукашка собрался ехать в село, к матери, которую не видел сызмальства. Прослышав об его отъезде, Степан, переставший в последнее время шутить, сказал грубо:

— Дождался-таки, что отец послал тебя к матери!

— Увидимся ли? — сквозь слезы, тоскливо спросила Дарья. Она пришла на вокзал проводить мальчика и едва поспевала за ним в густом тумане махорочного дыма.

— Обязательно увидимся, — пообещал ей Лука, радуясь тому, что прежняя трудная жизнь кончилась и начиналась новая.

Он был рад тому, что покидал утилизационный завод, и был уверен, что никогда не вернется назад. Отец был прав, как-то сравнив мрачную царскую Россию с этим каторжным, проклятым заводом.

Лежа на верхней, багажной полке в темном вагоне, положив голову на чей-то мешок, Лука думал о матери, силясь представить ее себе. Перед глазами вставала высокая женщина с темными глазами, с красивыми, полураскрытыми в улыбке губами.

— Мама! Мамочка! — звал он ее шепотом.

Ему казалось, что мать подходила, клала ему на голову ласковую руку. Он жадно тянулся к ней и вдруг обнаруживал, что перед ним стоит Дарья. Мальчик дергался на багажной полке всем телом и приходил в себя.

Он совершенно не знал, какая у него мать. Закрывая глаза, старался представить ее себе со слов отца. Но все, что знал о ней, не создавало ее облика. Из коротких отцовых рассказов возникала обидная до слез картина.

…В село Куприево двадцатидвухлетний механик Иванов, выгнанный из Паровозного завода за неблагонадежность, попал случайно. Шел не спеша по полотну железной дороги в Донбасс и вдруг на стежке, стекавшей с насыпи, встретил дивчину. Она шла ему навстречу босая, жизнерадостная, голубоглазая, в крестьянском платье с вышивкой и мережкой. На его вопрос ласково улыбнулась и, не ломаясь, ответила, что зовут ее Ольгой.

Богато одетые листвой деревья перешептывались между собой, за ними виднелись соломенные крыши хат, над которыми висели шелковые ленты заката. Все вокруг было непривычно и хорошо, так не похоже на жизнь в Чарусе, что механик, ничем и никем не связанный, остался в селе.

За сельскими ярами, поблескивая чешуей стекол, раскинулся шумный и многолюдный винокуренный завод. Мастер на все руки, Александр добился своего — взяли его на завод машинистом.

С Ольгой он встречался вечерами в яблоневых садах. Они садились на приманчивую для влюбленных траву, подминали под себя душистый пырей, молча грызли травяные былки. Иногда Ольга жаловалась на беспросветную жизнь:

— Нет у нас земли, хоть среди хаты паши.

Слова эти, как зерна в землю, падали в чуткую душу механика, давали ростки, заставляли его задумываться над горькой жизнью трудового крестьянства. Он полюбил девушку с первого взгляда, без колебаний и без раздумья. И потом всегда говорил Луке о своей любви к ней, женщине, ставшей матерью его сына. Ни жалобы, ни упрека Лука никогда не слышал от отца, хотя жизнь его с Ольгой сложилась горестно и печально.

Отцвело лето, начались унылые осенние дожди. Небо затянулось тучами, как золою. Против воли родителей Ольги, не доверявших пришлому рабочему человеку, Александр тайно обвенчался с нею в сельской деревенской церквушке. На всю жизнь запомнился ему таинственный обряд бракосочетания, медовый запах восковых свечей, красный свет одинокой лампадки, освещавшей икону — молодую мать с голым младенцем на руках.

Через пять месяцев после венчания, в день святого Луки, родила Ольга сына, которого священник, заглянув в святцы, окрестил Лукой.

Семья Ольги была самой бедной в селе, но Ольга росла красивой, сводила с ума парубков, а красота при уме, по понятиям крестьян, может принести выгоду. По ночам, заглушая разговором боль в ревматических ногах, твердила мать Ольги своему слепому мужу:

— Вызвездится Олька, отдадим ее за молодого Брову… Как ты думаешь, не погнушаются они нашей бедностью, пришлют сватов? Или в Чарусе образованную барышню искать будут?

Знал отец, что старик Брова мечтал для своего сына о городской невесте с капиталом, но знал и то, что Гришка, любимец сельской молодежи, парень крутого характера, кохал его дочку, и потому уверенно отвечал жене:

— Не торопись, мать. Сам придет до