«Если я должен сделать что-то лучше, я это сделаю. Лишь скажи – что я должен делать?»

Дыхание Сары стало прерывистым, ресницы опустились на щеки. Патрик нежно поглаживал ее через пальто.

«Все в порядке, Сара, позволь себе заплакать. Доверься мне».

Она внезапно обвисла.

– Мне жаль, – прошептала она.

– Я… – Что? Ей жаль? Он обнял ее, чтобы она не ушла, если передумает. Но почему? Разве она не считала, что у нее есть право требовать, чтобы он ходил перед ней на задних лапках? – Тебе жаль?

– Наверное, я просто… может быть, я чересчур чувствительна?

«Да, да, так и есть. – Его ладони медленно и ласково двигались по ее спине, успокаивая, удерживая, притягивая ближе к нему. – Да, вот так, твоя голова на моем плече, теперь нам с тобой хорошо». Он глубоко вздохнул и расслабился. Теперь он был близок к тому, чтобы сказать ей эти слова – объяснить, какое у него чувство к ней. Да, совсем близок к этому.

– Мне жаль, – опять прошептала она, тоже расслабляясь. Патрик испытал самое сладкое в мире ощущение, когда ее небольшие сильные мышцы доверили ему свое напряжение, позволили забрать его у нее. – Напрасно я… Мне надо было просто поговорить с тобой.

– Да, – согласился он, поглаживая ее спину, – надо было. Сразу, как только это причинило тебе боль. Сара, я никогда бы не причинил тебе боль нарочно.

Она уткнулась лицом ему в грудь, подняла руки и взяла его за рубашку между полами куртки. Он глубоко вздохнул.

Они сидели в тишине, и будто никого, кроме них, в мире не было. А зимняя коричневая Сена уже давно привыкла к тому, что мужчины ведут себя как последние дураки.

Обняв Сару и прижав к себе, Патрик поцеловал ее блестящие, черные и прекрасные волосы.

И уже не боялся, что поступает не так, как надо.

Свет ласкал проснувшуюся Сару. Она возвращалась в свое тело, напряженное и взволнованное, но восхитительно полное жизни. С ним прекрасно обращались, и оно было счастливо.

Сара не сразу поняла, почему свет такой мягкий – он льется из больших окон, каких нет в ее маленькой квартире, да и облака на небе зимние, серые.

Патрик устроил им выходной. И ей даже не хотелось думать о том, что шефу Леруа все стало кристально ясным. Она поспорила об этом с Патриком, пока они ночью шли к его квартире. Они пересекли Сену, гордящуюся тысячелетним великолепием и ошеломительной красотой в отражениях фонарей на всех мостах от Нотр-Дам и Conciergerie[92] до Лувра. Во время такой, как эта, прогулки было трудно вести спор с красивым, галантным мужчиной, но Сара приложила все усилия.

– Сара, такое часто случается, – нетерпеливо уговаривал он. – Люди влюбляются на работе. Люк спит с владелицей отеля, да на здоровье, ради бога. Если ты сама не возражаешь против того, что мы делаем, то никто не имеет права сказать нам хоть слово. А у меня не было ни одного выходного с тех пор, как ты начала свою чертову практику. Поверь мне, Сара. У нас есть на это право.

А потом, когда она продолжала протестовать, он сжал ее руку своей и как бы мимоходом спросил:

– Ты когда-нибудь думаешь о мраморе, Сара?

Эти слова, конечно, разрушили весь ее мыслительный процесс. Пока она пыталась переключиться на новую тему и выяснить, откуда в их разговоре взялся мрамор, он продолжал:

– А я часто думаю об этом. Ну, о том, что у меня дома есть красивый розово-серый мрамор, который я установил примерно через месяц после начала твоей практики, и я представляю, как ты лежишь на нем, немного раздвинув ноги и произносишь: «О, Патрик, да, да, это… просто… чудесно…». И затем ты…

Он говорил об этом все время, пока они шли к нему домой!

И там произошло это. Чего только они не вытворяли!

Когда в кухнях он в следующий раз подойдет к ней сзади, чтобы помочь, а она будет работать за одним из мраморных столов, и его дыхание пронесется над ее головой – у нее, без сомнения, все сразу же вывалится из рук.

А сегодня ей было необыкновенно хорошо. Как здорово было поспать после этого допоздна. Никогда в жизни у нее не было такой бурной, чувственной ночи.

Облака все еще хмурились над собором Нотр-Дам, и Сара благодарно улыбнулась им. Они лишь подтвердили, что у нее в жизни должно быть счастье. Сара перевернулась, натянула на плечо белую простыню и раскинулась поперек кровати – а ведь она никогда такого не делала! Теперь она лежала, уткнувшись лицом в угол подушки. Наверное, пока она спала, обаяние Патрика переместило ее в его пространство.

Дверь ванной открылась, и вышел Патрик. Его влажные волосы были взъерошены, будто он расчесал их пальцами, и вид у него был посвежевший, расслабленный и интимный. Сара не раз видела его влажные волосы, только тогда они были совсем другими – мокрыми от пота, они липли к его вискам и затылку после двух часов бешеной работы, во время обеда или ужина.

На бедрах у него было полотенце, и дневной неяркий свет заменял Патрику одежду. Сара до сих пор не получила шанса увидеть его голым. Конечно, он ласкал ее, но ей самой едва удавалось прикоснуться к его телу.

В простом полотенце он выглядел так же хорошо, как и в элегантном черном костюме, когда был ее кавалером в праздничный вечер. У Патрика были сильные широкие плечи и узкие бедра спортивного мужчины. Еще бы, ведь его работа постоянно требовала гимнастических движений, да и после нее он расслаблялся в спортзале. А когда была возможность, отправлялся кататься на лыжах.

Сара чуть улыбнулась.

– Ты когда-нибудь смотришь кино или читаешь лежа?

– Sarabelle, мы можем весь чертов день валяться, глядя в телевизор. – Он присел на корточки рядом с кроватью, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с ней, и полез в ящик тумбочки. На матраце появился тонкий черный планшет. – Можно скачать все, что захочешь, если предпочитаешь читать. И если будешь добра ко мне, я могу даже не убояться холода и сбегать за чипсами и попкорном. Еще ты говорила, что на Île Saint-Louis[93] есть одно колдовское шоколадное местечко, которое тебе нравится. Когда мы устанем от безделья, ты мне его покажешь. Сегодня день как раз для горячего шоколада. Ну а если ты будешь очень-очень мила, – ну, скажем, улыбнешься мне целых два раза, – я могу даже угостить тебя ужином.