Нельзя не сказать несколько слов о том, как к нам относилось в те годы население. В КГБ обращались по всевозможным поводам, часто не имеющим никакого отношения к специфике нашей работы. Наш новый председатель – Василий Ильич Жигалов, сменивший на этом посту А. А. Хлесткова, распорядился принимать к рассмотрению все без исключения заявления и по мере возможности оказывать заявителям помощь. По республике прошел слушок, что мы последняя инстанция, где можно найти правду. А ведь мы в самом деле многим помогли своим авторитетом и связями. Пробили даже нескольким бабулям без волокиты заслуженные ими пенсии. Одна из них, явившись в нашу приемную, потребовала генерала. Василий Ильич, суровый, жесткий человек, не снимавший галстука даже в июльскую жару и всегда застегнутый на все пуговицы, спустился вниз. Бабуля вынула из хозяйственной сумки бутылку коньяка и поставила ее перед генералам. «Магарыч прими, сынок!» Василий Ильич, наверное, впервые за все годы службы в ЧК покраснел до корней волос. Сотрудники, стоявшие вокруг навытяжку, давились со смеху. Да, неспособен был наш брат принять взятку. Даже во сне. Недаром Сахаров, ненавидевший КГБ, заметил, что все-таки это единственная в Советском Союзе некоррумпированная структура. Таковой она и была на самом деле в период моей молодости.

Люди в массе своей были настроены тогда патриотично и относились к нам уважительно, дружелюбно. На контакт шли легко, помогали бескорыстно и охотно. Иногда случалось так, что придешь в какой-нибудь дом с серьезным разговором, а хозяин сразу сажает за стол, где ужинает семья, бутылку тащит. Мы с удовлетворением отмечали, что нас перестали бояться и помогают сознательно, а не из чувства страха.

Отношения с агентурой строились на нормальной человеческой основе. У контрразведки агентура была преимущественно интеллигентная, поэтому на явочных квартирах, помимо служебных вопросов, обсуждались новинки литературы, кино, науки. Говорили, конечно, и о своих детях. Бывало, что и анекдоты рассказывали. Со стороны это могло походить на встречу добрых старых знакомых. Бытует мнение, что агентура КГБ зарабатывала много денег, была платной. Это ложь. Подавляющее большинства источников работало абсолютно бескорыстно. Не обходилось, конечно, без мелких знаков внимания. Женщине – цветы или духи ко дню рождения, мужчине – хорошая книга. Случались и хохмы. Пришел однажды молодой сотрудник к начальнику и доложил, что влюбился в «Коринну» (псевдоним девушки-агента). Начальник, конечно, чертыхнулся про себя, так как «Коринна» была очень ценным источником, но сотруднику сказал: «Поздравляю! Сдавай дело на “Коринну” в архив и женись». Свадьба получилась очень веселой.

В КГБ Чечено-Ингушетии я работал недолго. За вычетом шести месяцев учебы в Киевской контрразведывательной школе – менее двух лет. В конце 1964 года заезжий столичный кадровик заметил в моем личном деле роковую отметку: «Свободно владеет немецким языком». И забрал мое дело в Москву. А в марте следующего года меня вызвали в КГБ СССР на смотрины. «Пахнет загранкомандировкой», – сказал Петр Иванович. И, словно в подтверждение этих слов, меня стали срочно оформлять в отпуск. Отпуск зимой? Кому он нужен? Но раз надо, придется ехать, тем паче, что кадровики даже путевки мне с женой добыли. И не куда-нибудь, а в Сочи. Эти путевки «горели» в обкоме партии, и их перебросили нам. Я бы не стал рассказывать об этом отпуске, но тут случай особый и небезынтересный для читателя.

Дом отдыха «Зеленая роща», куда мы приехали, оказался бывшей дачей Сталина, превращенной в филиал санатория ЦК КПСС. Проснувшись утром, мы узнали, что живем в одной из опочивален великого диктатора. Таких спален в доме было три. Только начальник охраны знал, в которой сегодня ночует вождь. Дом был обставлен удивительно скромно. Там просматривались всего три элемента роскоши: самшитовая обшивка стен, от которой исходил запах вечной свежести, шикарная библиотека и небольшой бассейн с морской водой. Вода в нем едва достигала подмышек. Сталин не умел плавать и боялся утонуть. Гораздо интереснее всего этого был состав отдыхающих. Я никогда не видел столько комсомольских и партийных функционеров, собранных воедино для свободного времяпровождения. Эти люди много пили, распутничали, рассказывали пошлейшие анекдоты и не касались книг. Во дворе дома отдыха была установлена муляжная голова быка с огромными рогами, на которые накидывались валявшиеся вокруг в изобилии деревянные кольца. Кое-кто из отдыхавших все 24 путевочных дня только тем и занимался, что бросал кольца, делая перерывы для приема пищи, отправления естественных надобностей и сна. А ведь в Сочи было что посмотреть! Партийная верхушка уже тогда начала втягиваться в последнюю стадию своего разложения и перерождения. В 40-е и 50-е годы я знал других партийных руководителей. В восьмом классе со мной учился сын первого секретаря райкома. Хорошо учился. Но была в нем одна непонятная черточка. Не выучив урока, он поднимал руку и признавался в этом растерявшемуся учителю.

– Для чего тебе эти фокусы? – спросил я его однажды с раздражением.

– Мой отец никогда не лжет и мне не позволяет лгать, – ответил он спокойно.

К его отцу казаки относились с величайшим уважением. Он был настоящим коммунистом. Я помню нашего «первого» в Удобной. Он раньше всех в районе вставал и позже всех ложился. За один день объезжал все горячие точки. Это был истинный хозяин района, умный, заботливый, рачительный. Куда ж они девались потом, такие партийцы?

В Москву я прибыл во второй декаде марта. Остановился в гостинице «Пекин», правое крыло которой тогда принадлежало Комитету госбезопасности. В номере я привел себя в порядок и пошел в приемную КГБ на Кузнецком мосту, где мне уже был заказан пропуск в отдел кадров Первого главного управления (ПГУ). Выйдя на площадь Воровского, остановился, чтобы получше рассмотреть гигантский комплекс мрачноватых зданий на Лубянке, известный всему миру. Здесь замышлялись и осуществлялись жесточайшие преступления. Но отсюда начинался также путь героев, совершивших ослепительные подвиги самопожертвования во имя Отечества. Мрак и блеск империи сплелись тут в причудливый клубок, распутывать который потомки будут не один век.

Я пересек улицу Дзержинского и вошел в 5-ый подъезд знаменитого дома. С первых минут почувствовал, что все здесь не так, как в Грозном. Народ тут был официальнее, суше, холоднее. Ощущалось легкое пренебрежение к провинциалу. Кадровики вертели, трепали и мяли меня несколько дней, пока не убедились, что я не полудурок. Проверили даже, как я владею немецким языком, для чего послали меня на собеседование к седенькой бабушке, которая сидела в комнате одна и что-то вязала. «Закройте форточку!» – сказала по-немецки старушка, возможно, в прошлом отважная нелегалка. Я исполнил ее просьбу. «Садитесь и расскажите о последней немецкой книге, которую вы прочли». Я сделал на немецком языке краткий анализ романа Карла Цухардта «Ну и умри, дурак!» («Stirb du, Narr!») Книга эта повествует о жизни средневекового коммуниста Томаса Мора, который был еще и тому же и лордом-канцлером Англии. Король Генрих VIII прощал своему первому министру коммунистические чудачества, но, когда католик Мор отказался присягнуть королю как главе английской церкви, голова его легла на плаху. Католическая церковь причислила коммуниста Мора к лику святых.