Она поняла смысл, когда однажды (месяце на четвертом) говорила с инструктором и грызла колпачок авторучки. Инструктор едва заметно скривил губы – Марина раздражала его. Это было не выражение лица и даже не намек; очертания рта искривились буквально на миллисекунду – инструктор окончил говорить слово «идет» и еще не начал слово «снег». Но Марине его чувство бросилось в глаза – поскольку оно не было отражением! Она грызла колпачок с удовольствием, без негатива; раздражение было собственным аффектом инструктора, его личным вкладом в разговор. Марина прочла его с ослепительной ясностью, даже увидела цепочку мыслей инструктора: «Пухлые губы – оральная фиксация – у нее год не было секса – ясно, зачем она сосет колпачок – сама хоть осознает? – постеснялась бы!..»

Марина спросила:

– Вы это нарочно?

Он подмигнул ей. Да, нарочно. В том и была суть.

За время общения с зеркалами Марина выучила наизусть свои собственные аффекты, поведенческие реакции, модели, контура. Теперь не стоило малейшего труда отличить свой аффект от чужого. Что именно вносит в общение она, а что – собеседник? Если отделить все свое, то чужое окажется как на ладони: нарочитое, наглядное, прозрачное. Когда умеешь видеть себя, видеть других – простейшая задача.

Дальнейшее было делом техники: не качественным развитием, а только количественным. Марине давали новые методики, учили заострять восприятие, быстро прочитывать структуру чужой психики, подмечать особенности: определяющие убеждения, компоненты идентичности, дыры в защитах, болевые контура. Учили определять эффективные пути воздействия – сперва рассудочно, затем интуитивно. Тренировали ставить цели контакта и максимально быстро добиваться их. Упражнения, практики, занятия, отработки… С какого-то момента ей позволили общаться со слонами и конями – после ферзей они казались раскрытыми книгами… Но так или иначе, все стояло на трех опорах: полный контроль над собой (прежде всего – над эмоциями), отличие себя от не-себя, и, наконец, принятие ответственности. Не он меня порадовал, а я вызвала в нем радость и взяла часть себе. Не он меня удивил, а я хотела удивиться, потому сначала решила не замечать его особенность. Не он заставил меня страдать, а мне нужно было испытать страдание, и я выбрала подходящий источник.

Я – субъект. Я управляю собой. Я осознаю каждое свое действие, поэтому они всегда приводят к цели.

Голос Марины звучал устало. Стояла ночь. Бессонница и длинный монолог утомили девушку. А история приближалась к тому дню, когда Марина окончила подготовку и, выйдя на свет божий, встретилась со мной – единственный раз за последние девять лет. Я слышал по интонации, что ей не хочется вспоминать ту встречу. И мне не хотелось.

Я сказал:

– Большое спасибо, что рассказала. Много чего думаю по этому поводу. Если захочешь, поделюсь – но завтра. А сейчас поспи.

– Как же ты?.. – она зевнула. – Разве можно вести машину, когда рядом кто-то спит?

– Не проблема. Справлюсь. И мы скоро будем в Виннице, там остановимся на ночь… в смысле, на ее остаток. Разбужу тебя, когда пора будет переползти в номер.

– Спасибо, милый…

Она покрутилась в кресле, выбирая удобную позу. Спросила:

– Скажи… тебе это помогло? Мой рассказ?..

– Я стал намного лучше понимать тебя. Просто-таки на порядок.

– Это приятно… А с Чертковым?

– Теперь знаю, что он не был ферзем. Он дал себя застрелить. Это роль жертвы. Ферзь не оказался бы в такой роли.

– Угу… – Марина пробормотала сквозь дрему: – Разве что он сам хотел умереть…

Она уснула, а я подумал: Чертков не был ферзем… но Марина – ферзь. Абсолютный субъект. Ее втянули в расследование… нет, вернее сказать, она хотела быть втянутой. Ее могут заподозрить в соучастии… нет, она решила поиграть роль соучастника. Я веду следствие, а она помогает… и снова не так: она отдала мне главную роль, а себе взяла роль помощника. Причем так изящно, что я считал это своим собственным решением. Что за игра? С какой целью?

Можно было бы предположить: ностальгия, память о прошлой любви, старые чувства ожили с новой силой… В том случае, если бы ферзи испытывали ностальгию, и если бы их чувства могли оживать сами собою.

Ферзь чувствует лишь то, что хочет, и только тогда, когда хочет. Полный самоконтроль. Сказать по правде, жуть берет.

«Женщина и есть опасность» – так сказал покойный ныне Чертков.

Винница, Тернополь

Не собака

Мы не виделись с Мариной девять лет – это не вполне точно. Строго говоря, наша последняя встреча состоялась семь лет назад – спустя неделю после того, как окончилась ее учеба.

Тогда мы провели вместе час. С моим уровнем подготовки все можно было понять за пять минут, с уровнем Марины – за минуту. Однако мы терпеливо зашли в кафе и старательно общались, пока ждали заказа, пока пили свои капуччино и жевали чизкейки – крохотными кусочками, без никакой спешки.

Верно ли то, что я сбежал от нее? Испугался вопиющей пропасти, возникшей между нами? Испугался Марининого совершенства? Она была безукоризненно целостна, здорова, радостна, полна жизни и энергии, будто внутри нее – крохотное солнце. А я знал ее достаточно, чтобы ощутить разницу между прежней и нынешней. Энергичною она была всегда, но прежде в глубине ее души я чувствовал трещину, конфликт, напряженную тревогу. Вечный спор с собою: «Нормальна ли я?.. Что собою представляю?.. Где мое место?.. Поймет ли меня кто-то?.. Полюбит ли?..» В кафе за чизкейками я больше не чувствовал этого. Марина ни в чем уже не сомневалась. Она верила в себя, как иные верят в бога. «Я нормальна? Конечно, нет! Я – совсем иного сорта! Где мое место? Где только захочу. Любовь? Меня полюбит всякий, стоит мне щелкнуть пальцами». Да, это было страшно. Да, после той встречи я больше не звонил ей. Формально, это я ушел от нее. Но по правде…

Когда прощались, у меня было ясное ощущение: именно Марина не хочет меня видеть. Не я – ее, а она – меня. Ушла искать фигуру, достойную ее?.. Просто позабыла меня за два года?.. Или, глядя мне в глаза, ждала увидеть отражение богини, а увидела тень чудовища?.. Или самое простое: любовь – для равных.

К слову, именно в ту встречу я узнал, что Марину ждет работа в Министерстве Иностранных Дел. Непосредственное участие в переговорах, противодействие манипулятивным методикам. Иными словами, защита делегации от чужих пситехников.

Я же рассказал о своей работе в прокуратуре. И новая усовершенствованная Марина сказала: «Круто, завидую!», хотя старая воскликнула бы: «Боже, какой абсурд! Давай, я украду тебя оттуда!..» Ведь это действительно был абсурд. Никогда я не представлял себя в следственных органах. Всем нутром я – ученый. Кто же еще?.. Но после выпуска следовало пройти обязательную стажировку, и меня распределили в Голосеевский отдел пситехэкспертизы. Там я подружился с Димом и… словом, так получилось, что уходить уже не захотел.