Ласточка проглотила подношение с видом одновременно недовольным и благодарным.

Луна застонала от обиды.

– Ну не получается у меня! Покажи ба-буш-ку! – по слогам произнесла она. Теперь в дыре видна была одна только головка ласточки. Ласточка смотрела прямо в глаза Луне. Она не могла видеть девочку. Никак не могла. И все же Луна готова была поклясться, что птичка медленно качнула головой туда-сюда.

– Бабушка? – прошептала Луна.

Окошко потемнело.

– Не уходи! – воскликнула девочка.

Окошко следилки оставалось темным. Но не потому, что следилка сломалась, поняла вдруг Луна. Кто-то мешал ей исполнять свою работу.

– Ах, бабушка, – прошептала Луна, – что же ты наделала?

«Это не Луна, – снова и снова твердила Сян. – Моя Луна дома, с ней ничего не может случиться». Она повторила это столько раз, что в конце концов сама поверила. Человек сунул ей в клюв еще одного паука. С точки зрения Сян, паук выглядел премерзко, но нельзя было не признать, что птичьей части ее существа угощение пришлось по вкусу. Она ничего не ела с самого превращения. И впредь не будет. Мир медленно уплывал во тьму, но она не грустила и не жалела ни о нем, ни о себе. Вот только Луна останется одна…

Сян вздрогнула. Птицы не плачут. Будь она человеком, она бы расплакалась. И плакала бы всю ночь.

– Как ты там, дружок? – спросил мужчина, опасливо понизив голос. В человеческом обличье Сян многозначительно закатила бы глаза, но ласточкины черные бусинки не были приспособлены для таких вещей, и человек ничего не заметил.

Впрочем, Сян была несправедлива к нему. Он был довольно славный, хотя, пожалуй, несколько порывистый. Слишком, как бы это сказать, увлекающийся. Она таких повидала.

– Ты, конечно, ничего не понимаешь, ты же птица, но знаешь, я ни разу в жизни не сделал больно ни одному живому существу.

Голос его надломился, в глазах стояли слезы.

«Ого, – подумала Сян. – Плохо тебе, бедняга». И она прижалась к нему покрепче, забормотала и зачирикала, изо всех сил стараясь успокоить его, несмотря даже на птичье обличье. За пятьсот лет Сян отлично научилась успокаивать людей. Утишать их печали. Умерять боль. Сочувственно слушать.

Мужчина развел небольшой костер и принялся жарить извлеченный из заплечного мешка кусок колбасы. Будь Сян в человеческом обличье, запах жареного мяса приятно щекотал бы ей обоняние и пробуждал вкусовые сосочки. В птичьем же обличье она учуяла в колбасе не меньше девяти разных приправ, толику сушеных яблок и немного лепестков циринника. И любовь. Много-много любви. Запах любви достиг ее обоняния еще прежде, чем человек открыл мешок. «Эту еду приготовили чьи-то любящие руки, – подумала Сян. – Кто-то его очень любит. Повезло парню».

Колбаса шипела и истекала жиром.

– Я бы предложил тебе кусочек, но ты же такое, наверное, не ешь?

Сян чирикнула, надеясь, что он поймет. Во-первых, у нее и в мыслях не было объедать человека, который к тому же заблудился в лесу. А во-вторых, ее птичья утроба не принимала мяса. Насекомые – вот лучшая пища для ласточки. От любой другой ее стошнит.

Человек откусил колбасы и улыбнулся, хотя по щекам у него снова потекли слезы. Взгляд его упал на птичку, и человек покраснел от смущения.

– Извини, дружок. Понимаешь, это готовила моя жена, я ее очень люблю. – У него перехватило горло. – Этина. Ее зовут Этина.

Сян чирикнула, надеясь, что он будет говорить дальше. Она видела: в душе у него столько всего накопилось, что одна искра – и она займется пламенем.

Человек откусил еще колбасы. Солнце опустилось за горизонт, и на темнеющем небосводе проступили звезды. Человек закрыл глаза и глубоко вдохнул. Где-то в груди у него Сян расслышала негромкое рокотание – предтечу чувства утраты. Сян звонко пискнула, чирикнула и ободряюще клюнула его в руку. Человек посмотрел на нее и улыбнулся.

– Что ты, дружок? У меня такое чувство, будто ты охотно выслушаешь мой рассказ, – с этими словами он наклонился и подбросил в костер новый пучок хвороста. – Дров у нас нет, ну да этого хватит, чтобы дождаться, пока не взойдет луна. И тогда мы пойдем дальше. День Жертвы ждать не станет. По крайней мере, до сих пор не ждал. Но это мы еще посмотрим. Если у меня получится, он будет ждать вечно.

«День Жертвы? – подумала Сян. – Это еще что?»

Она снова легонько клюнула его в руку. «Рассказывай, рассказывай», – думала она.

Человек рассмеялся.

– Какая ты злюка! Знаешь, если Этина не сумеет вылечить тебе крыло, мы тебя не бросим. Сделаем тебе уютный домик, будешь в нем жить. Этина… – Он вздохнул. – Она чудесная. Когда она рядом, все вокруг становится таким красивым. Даже я, а уж я-то урод каких поискать. Знаешь, я полюбил ее, еще когда мы были детьми. Но я был застенчив, а она ушла к сестрам. Потом я заработал эти шрамы. И обрел покой в одиночестве.

Он откинулся назад и оперся спиной о ствол дерева. Глубокие шрамы горели в свете огня. Он не был уродлив. Но в нем чувствовался какой-то надлом. Не из-за шрамов. Его сломало что-то другое. Сян сосредоточилась и вгляделась ему в сердце. Там она увидела женщину с извивающимися, словно змеи, волосами. Женщина стояла на стропилах, прижимая к груди младенца.

На лбу у младенца была родинка в форме полумесяца.

У Сян похолодело сердце.

– Ты, наверное, не знаешь, но в здешних лесах живет ведьма.

«Нет», – подумала Сян.

– Она забирает наших детей. Каждый год по ребенку. Мы берем самого младшенького в городе, оставляем в кругу платанов и больше никогда о нем не вспоминаем. А если мы не принесем в жертву ребенка, ведьма убьет нас всех.

«Нет, – думала Сян, – нет, нет, нет!»

Вот откуда там брались дети!

Бедные их матери. Бедные отцы.

Сян любила этих детей – любила пуще всего на свете, – и дарила им новую счастливую жизнь, но… ох! Вот откуда взялась печаль, облаком висевшая над Протекторатом. «Почему же я не замечала этого прежде?»

– Я здесь из-за нее. Из-за моей прекрасной Этины. Она полюбила меня и пожелала стать моей женой. Но наш ребенок – самый младший в Протекторате. И я не могу допустить, чтобы мое дитя – дитя Этины – отдали ведьме. Обычно родители смиряются – а что еще они могут поделать? – но некоторые не выдерживают. Бывают люди с хрупкой душой, вот как моя Этина. Они сходят с ума от горя, и их запирают в Башне.

Он помолчал. Тело его содрогалось. А может быть, это дрожала сама Сян.

– У нас родился мальчик. Такой красивый. А если ведьма заберет его… Этина этого не переживет. А я не переживу, если потеряю ее.

Если бы у Сян была хоть капля магии, она не раздумывая обернулась бы человеком. Обнять бедного парня. Рассказать ему, как он ошибался. Рассказать о бесчисленных детях, которых она уносила на ту сторону леса. О том, как счастливо складывалась их жизнь. Как радовались те, в чью семью они приходили.