Я погряз в этой женщине, я не могу без неё… А будет ли она счастлива без меня? Я хочу, черт возьми, в этом сначала убедиться! И, может быть, тогда отпущу.

Тело заживает гораздо быстрее души. Ей требуется что-то посущественнее витаминов и мази от синяков и ушибов. Прописанные антидепрессанты игнорировала, выходит, напрасно? Я замерла напротив зеркала и подняла выстриженную недавно, густую челку.

«С этим можно жить», — повторяю я, привычную уже для себя мантру, и провожу пальцем по розовому рубцу. Рана заживает, затягивается, но от этого послание Юмашева не становится менее заметным. Разве чуть-чуть. Похоже, и время не справится с ним. Интересно, что предложат косметологи: пересадку кожи, шлифовку, что мне поможет? Ни-че-го!

Я потрясла бутылочку – брякают. Вынула одну маленькую горошину, закинула в рот и проглотила. Проскользнула, как миленькая.

Вчера купили родительский дом. Риелтор продала его по доверенности, деньги переведены на мой счет. Можно паковать чемоданы, не спешу что-то. Раны залечиваю. Хороший предлог, уважительный.

Две недели я существую в пределах этой комнаты, две недели никуда не выхожу. Даже полиция идет мне навстречу, приезжает сюда, в дом. Хотя, и были всего-то пару раз. Исключением лишь визит в медицинский центр стал — аппарат МРТ в дом не привезешь. С головой всё в порядке. Странно, правда?

Я скосилась на часы – скоро Ярослав вернется. Подколола челку, взяла консилер, обильно прошлась по лбу. Капнула на подушечку тоналки, сверху нанесла. Растушевала. Повертела головой, подставляя под разные ракурсы, – бред. Хоть десять слоев…

Стерла. Сначала ватным диском, смоченным тоником, а потом и вовсе умываться пошла. Стук в дверь застал в ванной, я прислушалась – Люба. Только она так суетливо, так неритмично стучит.

Открыла.

Всклокоченную, с распахнутыми, как у филина глазами, повариху, оттеснил Ярослав и спешно просочился внутрь. Дверь перед Любиным носом захлопнул. Я хотела сбежать в ванную – не удалось, за руку схватил.

— Покажи, — потребовал.

— Что? — И сердце забилось так… часто-часто. Я прекрасно поняла, о чем он, одно невдомек: от кого узнал? Елена, Печенкин? Не угадала. Он «прошелся» по мне глазами, немного задержавшись на челке, и пояснил:

— Был на очной ставке с этим ублюдком, про клеймо какое-то трепал. Что он тебе сделал?

— У меня тоже будет? — перепугалась я. Видеть Юмашева — пытка.

— Постараюсь, чтобы не было, — пообещал он и настойчиво повторил: — Покажи.

Нельзя показывать, нельзя! Я знала это и все-таки занесла свободную руку. Резко, пока не передумала, смяла челку и оголила лоб, ощущения – всю себя оголила.

Шок – вот что выражали его глаза. Яр ошарашен, почва выбита из-под его ног. Вероятно, надеялся Юмашев бахвалится и попросту мелет языком, чтобы позлить его. Такой отметины он точно не ожидал. Запястье, зажатое до сих пор в тиски его пальцев, освободилось, моя рука безвольно повисла. Он запустил ладони себе в волосы, стиснул по бокам череп и растерялся:

— Что это??

— Буква «ш», — констатировала. — Шлюха, значит. Это, чтобы все знали.

— Тварь, какая же тварь! — взревел он и кинулся вниз.

Не было его около часа. За это время я почти успокоилась, перестала бродить по комнате, тревожно оглядываясь. Ярослав вошел не стучась, приблизился, взял в обе руки мое лицо и заглянул в глаза:

— Ты поэтому от меня пряталась?

«Ах, если бы только поэтому», — вздохнула я, не высказав вслух. Он расценил мой вздох по-своему, задрал мне челку и поцеловал чертову отметину. Прикосновение губ дурманило, столько нежности таил в себе этот поцелуй, столько тепла. Он вдыхал в меня жизнь, через это прикосновение, возвращал к ней, всё остальное меркло, не заслуживало внимания.

— Клянусь. Я обещаю тебе, Юма ответит за это сполна, — как заклинание произнес он и обхватил меня. Стиснул, прижал к себе. Я щекой слушала, как колотится его сердце, а стены преломлялись, плясали вокруг – то слезы выступили. И так хотелось поверить: счастье возможно, общее, на двоих. Только его отец всегда будет стоять между нами, как напоминание, о моем падении, как клеймо, горящее на моем лбу. Здравый смысл всегда побеждает, когда эмоции отходят на второй план. Яр отпрянул от меня и обхватил за плечи: — Ты мне веришь?

Я-то тебе верю, а вот поверишь ли ты мне?

Только и этот вопрос повис в воздухе. Невысказанным, ненужным. Ярослав подхватил меня, перенес на кровать. В нем было столько любви, неразделенной, столько нежности, целый океан бескрайний. Он касался губами кожи на животе, где ещё недавно обжигало от боли, а сейчас жгло от его поцелуев.

«К черту, к черту все предрассудки и условности!» — орала душа, но разум шепнул:

— У меня никогда не будет детей. — Он поднял голову, я ткнула себя пальцами в живот, туда где ещё горело от его ласк, и добавила: — Тут – пусто. И всегда так будет. Ты должен знать.

— Я люблю тебя, всю. Ты моя женщина. Остальное не имеет значения.

— Это сейчас не имеет…

— Всегда, — отрезал он. Навис надо мной, поцеловал меня в нос и улыбнулся: — Мне кажется у нас ещё будут дети. И не один.

«Господи, сейчас он готов пообещать тебе что угодно! Нашла время для разговоров!» — укорила себя и занялась делом. Для начала стянула с него футболку, следом потеряв остатки разума и свою одежду.

К рассвету мы уже знали все, не изученные ранее, интимные места друг друга, слово «люблю» срывалось с наших губ чаще остальных и все равно меня терзали сомнения.

— Я падшая женщина, — в какой-то момент сказала я. — Нельзя тебе со мной встречаться.

— А я и не стану встречаться, — заявил он и взял меня за руку: — Я стану с тобой жить. И ты не падшая, — возразил он.

— Падшая, — настаивала я.

— Хорошо, падшая, — согласился он, прижался обнаженным торсом и шепнул в самое ухо: — Мой падший ангел.

 А потом закрыл мне поцелуем губы, чтобы не вздумала больше трепаться.

Я полюбила утро. Почти сразу, как только пришлось вставать спозаранку. Новый день – всегда неизведанное. Первая улыбка, первый зуб или первый шаг, первые слова, наконец. Я всегда хотела детей, но даже вполовину не догадывалась какое это счастье.