А посмотреть было действительно на что. Перед ними стояла молодая, и даже хорошенькая, если бы не выражение животной злобы на лице, пухленькая женщина, весьма легко одетая. На ней была лишь коротенькая, до бедер, полупрозрачная сорочка, которая ничего не скрывала, а, напротив, делала женщину еще более привлекательной.

– Ничего так, бабенка, – заметил Васек. – Справная.

– Да убери ты ее! Доктор кровью истекает!

Васек приблизился к Свете Соколовой и попытался отодвинуть ее от калитки, но не тут-то было. Света протянула к санитару руки и попыталась вцепиться в горло.

– Вот ведь зараза! – отскакивая, произнес Васек.

– Ну, ты чего канителишься с ней? Учить тебя, что ли? Двинь ей разок. Да поскорее, поскорее… Доктору совсем худо.

Васек занес руку для удара, однако Света оказалась проворнее. Она умудрилась ухватить его за локоть и теперь оскалила зубы, стараясь укусить. На нее посыпался град ударов, но с таким же успехом можно было дубасить резиновую куклу.

Видя, что у напарника ничего не получается, Николай с криком: «Я сейчас» отпустил Дробота и, подскочив к Свете, ткнул ей в шею электрошокером. Возможно, потому, что оружие уже использовалось и мощность его понизилась, оно не произвело ощутимого действия. Ее, конечно, шарахнуло, но сознания она не потеряла. Зато Васек, которому тоже досталась часть заряда, от неожиданности опустил свободную руку и взвыл. Этим воспользовалась Света. Ей все же удалось вцепиться зубами Ваську в горло. А тем временем к оставленному без присмотра Дроботу, который сидел на земле и стонал, сзади подкралась старуха, взмахнула топором и одним ударом снесла голову с плеч. Она со стуком бильярдного шара упала на бетон соколовского двора и откатилась в сторону.

Увидев такое дело, Николай только и смог произнести «… твою мать!». Ситуация складывалась в пользу противоборствующей стороны. Пора было подумать об отступлении. Он окинул взглядом поле боя. У калитки хрипел Васек, пытаясь оторвать от себя молодую бабенку. В пылу борьбы сорочка свалилась со сдобных плеч, и теперь красотка боролась с Васьком совершенно голой. В другое время Николай с удовольствием понаблюдал бы за столь пикантным зрелищем, но в данный момент было не до того. На него самого медленно наступала старуха с топором. Мертвое дитя поднялось с бетона и вновь заняло свой пост у крыльца.

Электрошокер, по-видимому, стал полностью бесполезен. Требовалось иное оружие. Николай посмотрел по сторонам. К стенке сарая была прислонена штыковая лопата. Именно с ней прошлой ночью Гена Соколов и его теща ходили на кладбище. Одним прыжком Николай достиг сарая, схватил лопату и бросился на старуху. Та взмахнула топором. Раздался лязг железа. Лопата едва не была выбита из рук санитара, но старуха замешкалась, и Николаю удалось огреть ее по голове. Удар возымел действие. Кровь хлынула из рассеченного лба, залила глаза старухи, мешая нормально видеть. Та бессмысленно топталась на месте, размахивая во все стороны топором. Воспользовавшись этим обстоятельством, Николай бросился на помощь товарищу, которому явно приходилось несладко. Несмотря на то что тот яростно молотил кулаками по голове и телу молодухи, она никак не желала отцепляться от горла Васька, все глубже и глубже вгрызаясь в него. Николай примерился и что есть силы вонзил острие лопаты в затылок женщины. От удара и она, и ее жертва упали на землю. Лопата почти перерубила шею, однако молодуха так и не выпустила из зубов горло своего врага. Николай достал из кармана складной нож, нагнулся и лезвием разжал челюсти.

– Вставай! – скомандовал он Ваську, и пока тот кое-как поднимался, вновь приблизился к старухе. Та, не выпуская топора из рук, старалась протереть залитые кровью глаза. – Ах ты, старая сука! – прошипел Николай. Он взмахнул лопатой и что есть силы обрушил ее на бабкину шею.

Хрустнуло. Бабка сдавленно вскрикнула, и голова, слетев с ее плеч, покатилась по бетону и остановилась рядом с головой Дробота.

– Ну, вот и порядок, – удовлетворенно произнес Николай, словно ему приходилось рубить головы ежедневно. – Один-один.

Он вновь оглядел двор. Мертвец неподвижно стоял на своем обычном месте, у калитки, в агонии сучила ногами голая бабенка, рядом, привалившись к воротам, стоял Васек, зажимая обеими руками шею.

– Н-да! Дела! – только и смог произнести Николай.

Лодейников прислушался. Над садом

Шел смутный шорох тысячи смертей.

Природа, обернувшаяся адом,

Свои дела вершила без затей.

Жук ел траву, жука клевали птицы,

Хорек пил мозг из птичьей головы,

И страхом перекошенные лица

Ночных существ смотрели из травы.

Природы вековечная давильня

Соединила смерть и бытие

В один клубок, но мысль была бессильна

Соединить два таинства ее.

Николай Заболоцкий. «Лодейников»

В то время, когда в Верхнеоральске разворачивались столь удивительные события, непосредственно в доме Картошкиных, казалось бы, не происходило ничего интересного. Выпоротый вначале лежал пластом на животе и тихонько постанывал. Его спина являла собой сплошную кровавую рану. Однако очень скоро раны начали быстро подживать, покрылись корочкой, и хотя мучительно зудели, однако не воспалились и не гноились. Тут нужно отдать должное мамаше Картошкиной, которая с первых же минут после того как несчастного водворили в ее дом, принялась ухаживать за ним. Желающих помочь джинсовому Шурику оказалось предостаточно. У тела неуклюже суетился Толик, мельтешили близнецы, рыдала и путалась под ногами Даша, но мамаша властно отогнала сострадавших и взялась за лечение сама. Она мазала спину Шурика облепиховым маслом, поила его отваром шиповника пополам со свежим медом, кормила куриным бульоном.

Шурик лежал в горнице на старом диване, спина укрыта чистой простыней, на табурете у изголовья, лишь протяни руку, стояло прохладное питье. Словом, для джинсового были созданы наилучшие условия лечения и ухода.

Иван Казанджий постоянно находился при страдальце, однако старался на глаза не лезть. Он сидел где-нибудь в сторонке, с любопытством посматривал по сторонам, кивал, если что-либо привлекало его внимание, и писал, писал… С каждым днем Иван все больше убеждался в том, что присутствует при чем-то весьма значительном, если не сказать эпохальном. На глазах, как ему казалось, рождается новый мессия, а истинный он или, так сказать, «лже», определит время. Ему вспоминалось изречение: «неудавшийся бунт так в народном сознании бунтом и останется, тогда как удавшийся – назовут революцией». «Все это уже было, – говорил он себе. – Было и бичевание, были и муки плоти, но кто сказал, что все должно происходить исключительно по-новому? Почему бы тому, кто всем управляет, не использовать старую схему? Ведь, как известно, ничто не ново под луной. Жизнь человека, да что там человека, жизнь целых народов и государств неизменно повторяется в ином слепке, вернее, копирует предыдущую формацию. На ином витке – однако ж копирует! Так горшечник, изготовляя очередной горшок, копирует свое изделие. Однако копирует не «от и до», поскольку он не автомат. Крутится гончарный круг, вымазанная глиной ладонь мягко скользит по бокам горшка, придавая ему определенную форму, но вот мастер отвлекся, пальцы дрогнули, на глине осталась едва заметная вмятина… Копия получилась несколько иной. Хотя вид ее и назначение не изменились…»