Конечно, вы уже все поняли сами…

Да, правильно… Так предсказуемо, что зубы скрипят…

Тем январским днем на Нарае именно ЕГО взвод отправился к броне за сухпаем. Он был одним из 17…

Я знаю – ничего нельзя предугадать. Уверен, тот, кто переводил его в первую роту, искренне хотел облегчить ему жизнь, избавить от издевательств.

Облегчил, избавил…

Понимаю – «если бы» не рассматривается.

Но до февраля, когда привозят молодых, оставался какой-то месяц.

И вот если бы…

Ладно, не буду.

То ли в ноябре, то ли в декабре 85-го случился в первой роте неприятный инцидент. Рота возвращалась «домой» с сопровождения. Колонну сдали, как водится, третьему батальону и ехали «налегке», стараясь потому успеть побыстрее. На броне одной из БРДМ сидели лейтенант и двое солдат. Лейтенант все подгонял водилу: «Быстрей давай, чего тормозишь-то!»

За рулем БРДМки был Витя Вараксин, однокашник мой по Фергане. Их у нас в первом взводе трое было марийцев – Олег Мартынов, Славик Чендемеров и Витя Вараксин. Такие все разные – но держались заодно.

Витя был невысокий и рыжий-рыжий, даже ресницы рыжие. На лице места свободного от веснушек не было. Таких по жизни дразнят. И еще говорил он как будто в нос немного. В сочетании со своеобразным марийским акцентом получалось и правда очень смешно. Уж не знаю, от этого ли или просто по природе своей был Витя очень молчаливым. И вообще – тихоня был.

Громадный «Малыш» – Пархоменко все потешался, смешно коверкая Витину фамилию в подражание Витиному же говорку: «Вяряксин, Вяряксин…»

Витя терпел – терпел молча, потом чего-то там пытался «Малыша» заткнуть, но тот еще больше от этого расходился.

И уж тогда «вписывались» Мартын со Славиком. Да одного Мартына хватало. Хотя был он не намного крупнее Вити, но совсем другой – резкий, черноволосый, с раскосыми, дерзкими глазами. В принципе Мартын был довольно мирным, но уж если «заведется» – лучше не связываться. Здоровенный, но по сути добродушный «Малыш» на этом сразу успокаивался и примирительно басил: «Ну, ты чего, Олег, я ж так просто».

Не знаю, как было бы Вите без Мартына и Славика, но судьба его миловала, попали они все в одну отправку в Афган, а там в один батальон. Разве что Витя в первую роту, а Мартын к нам, во вторую.

Так что не пропал рыжий Витя Вараксин и у меня из виду…

Вот как раз на этого-то тихого и молчаливого Витю и «давил» нетерпеливый летюха. Давил-давил и додавил. Потихоньку прибавлял, прибавлял Витя скорости – а куда деваться-то, когда у тебя над ухом офицер зудит и зудит…

В какой-то момент Витя машину не удержал, и БРДМ свалилась со склона, несколько раз перевернувшись. Оба солдата, сидевших на броне, погибли…

А Витя и лейтенант отделались легкими ссадинами.

И вот кто-то из них должен был за случившееся ответить. Витя в ожидании решения командования, что делать со всей этой историей дальше, оказался на губе. По идее там же должен был оказаться и лейтенант. Но не оказался. Все-таки офицер…

И от командования его не отстранили. И на операцию в январе он пошел…

А Витю на операцию не взяли – он остался на губе ждать решения своей судьбы. Только вот судьба решила сперва обратить свой взор на лейтенанта.

В «тот самый» день именно его взводу выпала очередь идти за сухпаем…

Именно его, единственного офицера из убитых, не добили почему-то духи разрывной пулей в лицо.

И не сняли почему-то тот самый добела застиранный бушлат, кутаясь в который он недавно сидел на броне Витиной БРДМки…

После гибели лейтенанта, за отсутствием других виновных, за все ответил по полной программе Вараксин. Насколько мне известно, ему дали несколько лет – как сложилась дальше его судьба, не знаю.

Знаю только, что в любом случае «сложилась» она в тот самый день, в тот самый момент, когда кто-то решил, что подозреваемый солдат должен сидеть, а подозреваемый офицер нет.

Наверное, этот кто-то искренне хотел помочь лейтенанту выйти «сухим» из этой неприятной истории. Думал, наверное, что они боевые, другие, – и кто там уже станет вспоминать досадную ошибку боевого офицера.

Что один действующий офицер для армии важнее, чем один солдат…

Тогда, в январе 86-го, я не задумывался над этим клубком судеб, тесно связавшихся в истории с гибелью ребят из первой роты.

Корка – она не дает задумываться. Особенно задумываться над судьбой, над тем, что каждый шаг, каждый поступок определяет множество других.

И только потом, спустя много лет, я стал осознавать, что мое отношение к жизни, к людям, к событиям во многом определяется среди прочего и этими, едва уловимыми в гуле воспоминаний и переживаний, историями.

Корка сошла, душа прикоснулась к запретному, и оказалось, что и тот незнакомый мне молодой с его «Кукушкой», и тот лейтенант в выцветшем бушлате, и те совершенно незнакомые мне парни, погибшие 31 декабря по дороге с Кунара, были, есть и всегда останутся фактами моей личной биографии…

И одними из многих ран, от которых не убережет душу никакая корка.

апрель – май 1986, Хост

Нигде больше не видел такого неба, как в Афгане…

Нигде нет таких звезд.

И столько!

И на «югах» всевозможных бывал, и в горах, и в разных полушариях – не то все.

Звезды над Афганом неописуемые – словно их подсвечивают чем-то.

Когда в детстве первый раз увидел в Третьяковке «Ночь на Днепре» Куинджи, тоже не поверил, что нарисованная Луна может так светиться!

Украдкой заглянул тогда за край картины – нет ли лампочки?

Нету…

И все равно, каждый раз не верю.

Вот и за край бездонного афганского неба хоть заглядывай – ну нереально звезды светят! Особенно когда с гор на них смотришь.

Я лежу, закинув руки за голову, на своей позиции и смотрю в небо!

Моя очередь спать, но не спится…

Сколько раз на боевых я вот так же лежал и смотрел вверх, на эти звезды!

В это вечное бесконечное безмолвие, которое чем дольше смотришь в него, тем сильнее притягивает. Словно хочет затащить внутрь.

Мне всегда нравилось смотреть в небо…

Успокаивает.

Отвлекает.

Но сейчас мне хреново.

И небо со звездами не помогает. Не успокаивает и не отвлекает.

Позиция моя в горах под Хостом, мы здесь уже во второй раз.