Но на сей раз все очень серьезно. Войск нагнали…

Где-то недалеко Пакистан.

А между нашей горкой и Пакистаном – духовской укреп-район Джавара.

Как нам объяснили перед выходом в горы, тылы укреп-района выходят на Пакистан, откуда осуществляется снабжение и подвоз боеприпасов.

Еще сказали, что на некоторых рубежах укрепрайона есть даже танки…

Может, специально нагнетают…

А вдруг нет?

Ведь этот укрепрайон нам предстоит взять.

Поэтому-то все так серьезно…

Но хреново мне не поэтому.

А потому, что сейчас апрель 86-го года.

Магическое и нереальное время.

Время, о котором я запретил себе думать еще полтора года назад, на кабульской взлетке.

Тогда, возвращаясь из госпиталя, на пересылке в Кабуле я воспарил мечтами о доме при виде дембелей, идущих к самолету.

И тут же зрелище юного, загорелого неизвестного солдата с аккуратной дырочкой в середине лба вернуло меня на землю.

Тогда, в ноябре 84-го, я еще не понимал знаков судьбы, не умел читать их.

Но зарекся думать про «завтра»…

Этим «завтра» был апрель 86-го.

Время, которое, казалось, никогда не наступит.

Которого мы ждали, как чуда.

И вот апрель наступил.

Но «чуда» не случилось…

Случился облом.

Облом с домом, с мамой, с Женькой, с летом, травой, рекой, дождем.

С поступлением на учебу, наконец…

Сейчас конец апреля 86-го года, я уже отслужил 2 года.

Теперь мы, призыв весны 84-го, называемся «граждане».

Но уже знаем, что домой нам не уехать еще месяца три, а то и больше.

Август!

Все 20 месяцев в Афгане это слово звучало в угрозах, предостережениях замполита каждому из нас.

И в наших подначках друг другу.

«Август!» – звучало как черная метка.

Как приговор. Заслуженный или нет.

Как сочувствие «назначенным» залетчиками за реальные или мнимые прегрешения.

В апреле – мае уезжают сержанты и те рядовые, кому дадут «дембельский аккорд». Построил что-нибудь полезное в родной части – и домой.

Но кто из солдат получит аккорд, а кто будет тянуть лямку до августа – это решают ротный с замполитом.

Весной 85-го в нашей роте оставили до августа всех дембелей минометного взвода, и сержантов, и рядовых.

В марте у них было ЧП – задрочили какого-то февральского «шнура» так, что тот засунул запал от гранаты в ботинок и рванул…

До той весны минометчики жили отдельно от роты, в охранении.

Вокруг бригады был своего рода пояс безопасности между нами и Гардезом. В него входили зенитная батарея, противотанковая и несколько других. На одной из них, минометной, базировался и минометный взвод нашей роты.

На боевые не ходили – тащились в охранении. Вот и «дотащились»…

Дело замяли, «шнура» комиссовали «по ранению». Но «заплатили» за это дембеля-минометчики. Хотя дрочили-то молодого как раз совсем не они – на таком сроке вменяемые люди так никого не гоняют.

А они-то были вменяемые парни.

Минометный взвод вернули в роту и недели три, пока была опасность, что из-за их «залета» «закосят» с дембелем и остальных ротных «граждан», минометчиков каждый вечер жестоко метелили…

Причем именно старшие призывы, из-за котрых и случился залет.

Уникальный, между прочим, случай в истории советской армии – дембеля избивают других дембелей за издевательства над молодым.

Хоть в Книгу рекордов Гиннесса…

Потом ротный с замполитом все-таки пробили «нашим» дембельский аккорд – до середины мая они развозили по территории бригады какой-то дерн. Типа, «озеленение территории части».

Ну, то есть развозили, конечно, большей частью не они, а те же февральские «шнуры». Но тут каждый знал, ради чего старается.

Одни – чтобы скорее уехать из этой мозгоебки.

Другие – чтобы скорее уехали хоть эти мозгоебы.

И вот все дембеля роты уехали в мае, а минометчики еще в июле ходили с ротой на боевые, на Панджшер.

Это после расслабухи-то в охранении!

Но там хоть формально была причина, «залет».

Нас-то за что всех?

Я не позволял себе думать про апрель, но делал все, чтобы уехать не в августе. И старался не делать того, что было чревато августом.

Я был благодарен ротному, не знаю, какими словами убедившему замполита, что я достоин сержантских лычек и должности.

Благодарен за то, что этим он ограждал меня от августа.

Я терпел все изощренные докапывания замполита к себе, новоиспеченному «командиру».

Чуть что не так с моим молодым: «Кто командир отделения?»

Где ты раньше-то был, товарищ замполит?

Чего ж обо мне так не пекся по молодости?

Ах, ну да, это ж у нас теперь новые веяния: перестройка и всякое такое.

Решения 27-го съезда КПСС в жизнь!

Искореняем позорные явления в армейской среде.

Сурово, бескомпромиссно, по партийному!

Что б вам бескомпромиссность свою в 84-м начать проявлять…

Ладно, проехали.

Я терпел это, зная «любовь» замполита к себе и понимая, что, оставшись рядовым, буду первым в списке невезучих, оставляемых до августа…

Вытерпел.

Дождался апреля – вот-вот уж отправки начнутся…

Теперь я понимал Марьяна, своего первого замкомвзвода, которого увидел в далеком 84-м на пересылке в Кабуле.

Понимал, чего его так колбасило тогда за месяц до начала отправок.

Для этого понимания нужно пробыть здесь полтора года.

И тут такой облом – почти весь наш призыв оставляют до августа.

Не как залетчиков, нет.

Просто с весны 86-го поменяли принцип увольнения в запас.

Как специально против нас поменяли.

До этого в апреле – мае уезжали все сержанты. На должности ты, не на должности – не важно. Сержант – домой!

Теперь же, по новым правилам, уедут только те выходцы из Гайжюная и Ашхабада, сержантских учебок, кто стоит на сержантской должности.

А у нас в роте половина сержантов на должностях из Ферганы, солдатской учебки.

А среди «гайжюнайских» как раз половина не на должностях, хотя и при званиях.