Единственные парашюты в осветительных снарядах. То-то на складе РАВ молодым никогда не скучно в карауле…

Но, видно, не до всех осветительных добрались еще – осенники почти уже разъехались все, а весенники еще на занялись вплотную парадками.

Так что постепенно местность на некоторое время заливается мертвенно-бледным светом. Некоторые осветительные все-таки опускаются, как положено, медленно.

Тени на снегу от всего этого разнобоя «светлячков» еще чернее, еще суетливее и еще неразличимее. Кажется, уже весь склон шевелится!

И вдруг ротный:

– Вижу, вон они, человек 12! Все в черном, уходят по склону!

Вот уж тут мы совсем охренели! Какие 12? По какому склону?! И почему в черном?!!

А ротный уже в рацию орет, артиллерию вызывает. Украдкой переглядываемся с Никулиным. Ни хрена себе войнушку затеяли!

Вижу, что он с трудом сдерживает улыбку и прячет свои глаза-бесенята.

И тут пробивает замполита. Он уже успел забраться в наш с Олегом окопчик, а окопчик-то выходит аккурат на ту самую горушку-прыщ незанятую.

И вот он с видом абсолютного зомби произносит незабываемую фразу:

– А если они сейчас оттуда цепями попрут?!

Что уж его переклинило, чарс вроде не курил никогда…

И на этих словах начинает наш грозный замполит одну за одной гранаты из своего подствольника в сторону той горушки высаживать.

И приговаривает:

– Все, на хуй! На хуй все! На дембель надо, на дембель!

Никогда мы его таким не видели и не увидим больше.

Видно, замполиты тоже люди и тоже перед дембелем колбасит их, как любого рядового. А до замены-то замполиту аккурат сколько нам оставалось…

Уж сколько он этих гэпэшек[25] выпустил, не знаю, потому как через какое-то время подоспела артиллерия. Боги войны тоже там засиделись внизу, застоялись. Тоже рады «размяться»…

Так шарахнули, что и внизу нашего склона, и на противоположном места живого не осталось – уже не белое все стало, светло-коричневое от снега с землей и остатками деревьев перемешанного.

Как бы я хотел, чтобы где-нибудь там действительно оказались сейчас те духи!

Потом еще долго ротный чего-то по рации трендел – видно, броня всерьез за нас перетрухнула. Да и немудрено…

Пока он трендел, потом, пока обсуждали, расходились – тут и время к утру подоспело. Да, успели мы согреться, пока «воевали».

Но главное, что как-то не так тоскливо стало после «боя» этого. Ушло куда-то напряжение этих дней, словно разнесла его вместе с елками нарайскими артиллерия наша.

Еще несколько дней сидели мы на той горке. Еще раз за сухпаем ходили по той же тропинке. Только теперь уж и с меня пот в три ручья лил, хотя и не тащил я ничего тяжелей, чем в прошлый раз… Мысли, мысли…

Потом опять мерзли, опять пялились во тьму ночи.

Да только по-другому уже все как-то было. Точнее – как всегда.

Как всегда, на операции, где всякое может в любой момент случиться.

С каждым из нас…

Еще один трагический эпизод нашей службы и нашей войны стал прошлым.

А в настоящем мы снова остались пацанами. Порой бесшабашными, порой хулиганистыми, порой разгильдяями…

Ведь большинству из нас не было еще и 20.

Мы все, даже многие наши офицеры, были совсем еще пацанами.

Только постаревшими на эти два дня и три ночи…

февраль 1986, Гардез

Закончилась январская операция на Нарай.

Операция, ставшая последней для семнадцати парней из первой роты…

Мы вернулись в бригаду, и все пошло своим чередом.

Подъемы, построения, строевая, стрельбы, наряды, уголь, дрова, снег…

Опять докапывается по поводу и без повода замполит, опять идиотский запрет в течение дня даже садиться на койку, опять опостылевшие консервы и сечка с салом, которую есть нам уже давно «не положено».

Опять вечные кошки-мышки между замполитом и «шнурами», отправленными на пекарню за хлебом или жарящими в укрытии за палаткой картошку.

Обычная жизнь 2-й парашютно-десантной роты. От которой хочется как можно быстрее снова свалить «на войну».

Обычная жизнь обычной воинской части. Как будто и нет никакой войны…

Но она рядом. И даже в бригаде нет-нет да и напоминает о себе.

Периодически с завыванием улетающими куда-то за Гардез «Градами» артдивизиона, вспышки которых где-то там, далеко, оставляют только догадываться, уцелело ли там хоть что-то живое…

Духовскими эрэсами и минами, прилетающими порой со стороны Гардеза и окрестностей, от которых предполагается бежать в укрытие за палаткой, но никто даже не думает этого делать…

И пустующими кроватями в палатках первой роты, заправленными по-белому, с лежащими на них беретами.

В этих беретах уже некому ехать на дембель. На этих койках некому спать.

Эти парни не вернулись с Нарая.

Для нас эта трагедия – уже прошлое. Бой с мифическими духами на Нарае подвел под ней черту.

Голова здесь работает по-другому, по-другому дышит душа. Обрастает она коркой, панцирем защитным. Не пропускает в себя боль и скорбь. Да нет, пропускает – только реагирует на них не так. Как при анестезии реагирует – боль ощущаешь, но как-то приглушенно.

Не знаю, как этому учатся, но учатся все. Каждый по-своему. Каждый в свое время. И не сразу понимая, что это не бездушие, а попытка душу спасти…

Теперь, пробыв здесь полтора года, я совсем по-другому оцениваю поступок НачПО (начальника политотдела бригады) год назад.

Тогда, в январе 85-го, после Алихейля, заправленная по-белому койка с беретом была в нашей палатке. Койка Гены Гришина.

Я один в палатке. Рота на занятиях, но меня освободили. Еще на операции намятая портянками нога начала гнить, и теперь я «калич» – на одной ноге у меня вместо сапога тапок.

Припахать работать на улице наряд меня не может (точнее, опасается). Все, что можно было сделать для наведения чистоты в палатке, я сделал. Точнее, почти все – оставил немного «нюансов», чтобы достоверно изображать «шуршание» если кто войдет.

Вот как раз кто-то зашел в тамбур…

Дверь распахивается.

Ничего себе, «кто-то» – это ж НачПО. Целый полковник!

В бригаде их всего два. Зампотыла я как-то видел уже вблизи, а этого впервые. Хотя наслышан ого-го!