Я дам тебе послушать моё сердце, когда в одно из мгновений тишины ты замрёшь и поймёшь, что сны сбываются, что всё изменяется, и останется неизменным только твой золотистый взгляд, который так стремится выйти наружу, но ты держишь его в цепях. Зачем? Зачем, я не понимаю?

Тебе придётся завести для меня стул и ставить столовые приборы. Потому что я буду завтракать и ужинать вместе с тобой, и буду таскать у тебя из тарелки вкусные кусочки, и мы будем хохотать и потом валяться на диване, и замирать от восторга, глядя, как полыхает в закатном небе Петербург, и снова, и снова я буду сторожить каждое твоё движение, чтобы сорвать поцелуй, нечаянную ласку, чтобы украсть тебя у тебя.

Но если только ты разрешишь мне, я буду танцевать с тобой и для тебя, я поведу тебя на крыши и буду держать за руку, за узкую, горячую руку с широким, тусклым кольцом, о котором я ничего не знаю и смертельно боюсь спросить, потому что вдруг оно – знак того, что ты кому-то принадлежишь, и мне придётся смириться с этим… Но если ты свободна, Май, то… Только позволь мне поговорить с тобой.

Беспрерывные слёзы от беззвучной молитвы, загаданного желания скатывались в придерживаемый ворот платья, щекотали нос и губы, и не было ни сил, ни желания их вытирать. Таксист высадил Орлову под грозный взгляд подъездных фонарей и укатил. Диана постояла, вдыхая утренний бриз, покачала головой: заповедное время для слёз и обетов, и медленно потянула на себя тяжёлую дверь.

* * *

Верлен вышла в толпе косматых, бородатых моряков и нескольких уставших женщин, прошла в приземистое здание аэропорта, огляделась, пытаясь сообразить, в какую сторону двигаться. Взяла такси и уже через семь минут входила в вестибюль гостиницы «Азимут». Из окна её номера открывался панорамный вид на Мурманск и Кольский залив.

Сбросив пропотевшую рубашку и джинсы, первым делом направилась в душ. Закутавшись в толстый гостиничный халат, долго стояла перед окном, прикидывая, в какой из магазинов будет быстрее добраться. Снова натянула рубашку, куртку (на улице хоть и было плюс пятнадцать, но ветер, казалось, забирался под кожу) и вышла через дорогу во «Фламинго». Купила самое необходимое, вернулась в номер, переоделась и запустила планшет. В голову пришла одна идея: нет смысла обзванивать все школы в поисках ученика, покинувшего её восемнадцать лет назад, нужно сузить круг поисков.

На сайте центральной библиотеки долго листала оцифрованные городские газеты: «Вечерний Мурманск» и «Арктическая звезда». Майю интересовали сообщения о трагедиях, связанных с кораблекрушениями. Она искала списки погибших, в которых, возможно, окажутся и родители Солодова. Конечно, данные непроверенные, и вполне может статься, что гибель родителей – легенда, у родителей могут быть другие фамилии, да и сама трагедия могла произойти не в порту приписки…

Так, вот, есть: сообщение спасательно-координационного центра о затоплении российского траулера у берегов Норвегии. Список погибших… Солодов В.И., Солодова М.О. Часть экипажа выловили на надувных плотах, а пятерых спасти не удалось…

Майя отодвинула планшет и вытянулась на кровати, сцепив кисти под головой и уставившись в потолок. Теперь нужно как-то втереться в доверие руководству пароходства и выяснить, по какому адресу жили несчастные. Или в кадры позвонить? Кадровики обычно доступнее начальников… Тогда можно и сориентироваться в квартале, где стоят ближайшие школы и где мог учиться Солодов, и уже оттуда плясать. Было бы, конечно, лучше всего заручиться рекомендацией от городского управления образованием, чтобы директора школ согласились встретиться. Вопрос, опять же: лето, отпуска, есть ли вообще кто на месте…

Верлен пнула себя за поспешное решение. Чтобы эффективно работать в поле, нужно было из Петербурга всё проработать, выяснить, а уже потом срываться, а теперь попробуй-ка здесь, не влипая в конфликты, не вызывая подозрений, ужом проскользнуть, собрать данные и так же незаметно выскользнуть… Ладно, не возвращаться же с пустыми руками. Всё равно теперь до завтра никаких дел нет. И в номере просто так валяться тоже нет никакого резона. «Иди уже, город посмотри, пойми его».

Перевернулась, активировала программу слежения, пристально вгляделась в ползущую точку «Фиата» и замерла, снова и снова представляя себе Диану. Вдруг осознала, что может так лежать и думать неизвестно сколько, вздрогнула, выключила планшет и почти бегом бросилась из номера.

* * *

Сильно похолодало. Меряя длинными ногами пространство города, ёжась под порывами ветра, проглатывая редкие снежинки, которые таяли, не долетая до земли (свитер очень пригодился), наблюдала за людьми. Ещё по пути в гостиницу поняла, что город молодой и архитектурой особой не отличается, и потому для неё интересны два момента: жители и Кольский залив. Поход к воде отложила до вечера (благо, полярный день, темноты не будет, хоть в три часа ночи на берег иди), а вот мурманчане ночью точно исчезнут.

Верлен поймала себя на том, что люди кажутся ей забавными. Идут, улыбаются. О погоде заговаривают, прямо на улице, с незнакомым человеком. Наверное, она всё-таки выглядит как турист. Ну и ладно. Здесь всё как-то очень бодро, живо, жизнерадостно, что ли? Старики, и те идут, чуть ли не приплясывают на ходу! Яркие краски реклам, социальные граффити, разноцветные крыши, фасады – но это буйство вполне понятно, надо же как-то спасаться от заполярного зимнего белого.

Атомный ледокол «Ленин», памятник морякам, погибшим в мирное время, – высоченный маяк, к которому с двух сторон подходила широкая мраморная лестница с обзорными площадками, храм Спаса-на-водах, рубка атомной подлодки «Курск», громадный памятник «Алёша»… Всё – героическое, всё – трагическое… И всё промелькивало мимо и таяло, как и кружившиеся снежинки, не успевая долететь до сердца.

Зашла в «Кружку», перекусила и направилась в сторону залива, поймав себя на мысли, что сама она гораздо более холодна, отчуждённа и далека от мира, чем люди, живущие за Полярным кругом. Почему-то именно сегодня люди очень сильно её раздражали, хотелось залечь на видневшемся косогоре, свернуться волчицей, уткнуться в лапы, закрыть нос хвостом и ни о чём не думать, только слушать равномерное биение волн.

Однако дойти до воды не получилось: порт, железнодорожные пути, промзоны… Замёрзла, надышавшись горьким туманным воздухом, и вернулась в номер. Забралась на большую кровать, вытянулась во весь рост и, подложив руки под подбородок, уставилась на панораму залива. Неслышно, но очень отчётливо бился в висок пульс: «Мне без тебя вдруг стало всё неинтересно. Здесь звенит тишина. Её оставляют, уезжая. Бросают на гостиничных квадратных метрах. И она собакой тоскливо смотрит в дождливый сумрак. Здесь ветер играет без правил. Он забирается под свитер, под кудри. Он щекотный и кусается. В облаках проскальзывает огромная синь. Она – в точности твои глаза. И эта синь тоже звенит. А там, где вчера бухало бездонное сердце… там теперь больно и колет. Сейчас я точно знаю, что люблю тебя. Но совершенно не знаю, что с этим делать».

Майя поворошила длинными пальцами кудри, потёрла лицо, глянула на время – в Петербурге вечер, девять часов. Ещё не прошло и суток, а уже казалось, что вынули позвоночник, откачали кровь и теперь бессмысленная прозрачная оболочка лежит на гостиничном покрывале и тоже звенит, как горюющая тишина. Кто бы знал, что так бывает. Что можно нуждаться в ком-то – так… смертельно, до стылых сквозняков в ушах, до желания выпить ночное невозвращение залпом и подавиться, потому что…