После того как большевики пришли к власти, Ленин назначил Ратиева (именно так, на русский манер, звучала фамилия Ивана Ратишвили) главным комендантом Зимнего дворца и всех музеев и дворцов Петрограда и называл его «товарищ князь».

Увы, личная жизнь Ивана Дмитриевича оказалась довольно трагична. Еще летом 1917-го он потерял жену, а через десять лет лишился сына.

Доживал свой век бывший главный хранитель (и спаситель) сокровищ Российской империи в Тбилиси.

Он жил на первом этаже в маленькой квартирке на улице Чайковского. Несколько раз в неделю его навещала сестра. У него было очень чисто, уютно и стояли потрясающие вещи.

Иван Дмитриевич был нашим соседом, и мама часто приглашала его на чашечку кофе.

Ратишвили был удивительным человеком. Когда меня спрашивали, почему я все никак не выйду замуж и почему отвергаю всех женихов, я отвечала, что жду человека, похожего на Ивана Дмитриевича.

«Ну тогда ты до самой смерти будешь ждать и все равно помрешь старой девой», – говорили мне.

Иван Дмитриевич мне рассказывал, как ключи от сейфа с драгоценностями передал лично Ленину. Признавался, что в тот момент испытывал страх: «Ленин ведь мог взять ключи и приказать меня расстрелять. Что ему стоило? А он лишь поблагодарил меня».

Он все время что-то рассказывал, но мне тогда было не очень интересно. Я была занята друзьями или чтением, бежала домой и радовалась, что меня ждет интересная книга.

Новая власть с почтением относилась к Ратишвили, он получал хорошую пенсию, большую часть которой отдавал своим нуждающимся родственникам и друзьям.

Помню его легкую походку и внешний облик: трость под мышкой, стройную фигуру, холеное лицо. Всегда улыбался и был чисто одет.

В конце жизни Ратишвили получил двухкомнатную квартиру, в которой он и умер в 1958 году в возрасте около 70 лет.

Иван Дмитриевич был, пожалуй, последним представителем «золотой эры» грузинского дворянства, приехавшего в Тифлис из Петербурга.

Все его друзья ушли из жизни еще раньше.

* * *

Другом нашей семьи был Александр Эристави, флигель-адъютант Николая Второго.

После переворота в 1917 году Александр Эристави приехал в Грузию и так здесь и остался. Как ни удивительно, но он не был подвергнут репрессиям и скончался в 1932 году.

Арестована была его жена, венгерка по национальности. Ее взяли в 1941 году, когда после начала войны арестовывали всех немцев.

На доказательство того, что она на самом деле совсем другой национальности, у вдовы флигель-адъютанта ушло несколько лет, которые она провела в сталинских концентрационных лагерях.

Когда вернулась, то рассказала нам, что видела папу. Она развозила по лагерям овощи. И в одном лагере видела Алешу.

Заключенные были без имен, только с номерами. Вокруг лагеря существовала пятикилометровая зона отчуждения, говорили, что за колючей проволокой находятся не заключенные, а прокаженные.

И тетя утверждала, что видела именно Алешу. Мы так хотели в это верить. И верили…

* * *

ИЗ ДНЕВНИКА БАБО ДАДИАНИ:

«Проходят годы. Как будто все случилось вчера. Едем на поезде в Батуми я и мой Алеша. Один англичанин стал плохо отзываться о Грузии. Мой муж отхлестал его по лицу. Англичанин достал ружье и выстрелил. Раненого Алешу еле спасли.

Оказывается, что ждало меня впереди. Аресты, выселения и страшные слова: «Без права переписки».

Расстрел мужа, дедушки, дядей.

Мой брат Бандо, который в 1921 году остался в Грузии, был арестован и сидел в камере смертников. Его друг, который работал в ЧК, предложил выпустить его проститься с женой под честное слово, что тот вернется.

Бандо сдержал свое слово – простился с семьей и вернулся на расстрел.

…Надежда хватается за любую возможность. Я тоже так думаю. Время лечит все. По законам древних афинцев, изгнание из Родины и смертная казнь – это равнозначное наказание. Я это испытала дважды».

* * *

Мама всегда была очень деятельным человеком. Сколько добра она делала! Помню, когда мы первый раз пошли в Метехи, снова ставшую церковью, то мама взяла с собой две огромные сумки. В них были гостинцы жившим по пути ее знакомым. Когда мы переступили порог храма, то вздрогнули – все стены были в следах от пуль…

А как мама взяла дочь своей кормилицы? Девочка от рождения была хромой. Так мама устроила ее на операцию, а потом выхаживала. И это в самые сложные военные годы. Зато когда в 1951 году нас высылали в Казахстан, то Лидико сказали, что ее в списке нет и она может быть свободна. Но Лидико поехала в ссылку вместе с нами.

Потом она работала в научном отделе университета, ее называли «ось университета». Она ходила на работу пешком, чтобы сэкономленные на автобусном билете деньги раздавать нищим…

* * *

Спокойной жизнь в столице Грузии не была, пожалуй, никогда. После 1951 года, когда весь город был взбудоражен высылкой пятисот семей в Казахстан, относительное затишье продолжалось всего пять лет.

В марте 1956 года Тбилиси вновь всколыхнулся.

Причиной стал доклад Хрущева о культе личности Сталина. Доклад был прочитан 25 февраля 1956 года в Кремле, а уже в начале марта о нем знала вся Грузия.

О том, что в те дни происходило в Тбилиси, мне рассказал сосед Татули Гвиниашвили актер Кахи Кавсадзе:

«Поначалу митинги собирались у памятника Сталину и носили мирный характер. Я с друзьями тоже был там, мы даже принесли к памятнику огромный венок из цветов. Толпа была громадная, наверное, в несколько тысяч человек. Памятник стоял на двух мраморных плитах, обрамлявших постамент справа и слева. На одну из этих плит, как на сцену, поднимался очередной выступающий и говорил речь.

Помню, рядом со мной в толпе стоял один мой знакомый. И вдруг он, почти не размыкая губ, говорит мне: «Хочешь, я сейчас всю толпу поставлю на колени?» А надо заметить, что он был прирожденным трибуном, у него даже рот, когда он начинал говорить, словно складывался в трубочку – рупор. Но одно дело – пламенно и громко произносить речи, а другое – поставить на колени тысячи человек, да еще возле памятника Сталину.

Разумеется, я ему не поверил. И тогда Илико, хитро посмотрев на меня, зычно произнес: «Да здравствует товарищ Сталин, человек, которому мы верили, вместе с которым победили в войне» – и все в таком духе. И когда толпа уже полностью была под обаянием его выступления, он неожиданно закричал: «На колени!» И тысячи человек опустились на колени. Это было очень страшное зрелище! Чем вообще страшен митинг? Там нельзя выражать мнения, отличного от точки зрения собравшегося большинства. И если бы кто-то позволил себе в тот момент не стать на колени, его бы просто разорвали на месте.

Мой приятель трижды то поднимал толпу с колен, то заставлял на них опуститься. Когда все закончилось, он хитро посмотрел на меня. Вот, мол, а ты сомневался. С тех пор я никогда не хожу на митинги. А когда их вижу, то начинаю искать в толпе человека, который может в любой момент крикнуть: «На колени!»